Пейзаж расслаивался, крошась. Дэй вновь выпрямилась и оглядела комнату. Лючита заметила ее движение и подняла глаза:
— Вам что-нибудь принести? Горячего чая? Холодной колы?
Миссис Слейд наблюдала, как комната превращается в студень: противоположная стена подрагивал и мерцала, точно поверхность холодца.
— Холодной колы, — неразборчиво, без интонации повторила она. — Холодной колы.
Минуту спустя, когда Лючита вернулась с кухни она уже лежала пластом. Девушка обратилась к ней, но не получила ответа. Лючита поставила стакан.
— Когда захотите, здесь — на столе, — сказала она. Потом ее осенило: если миссис Слейд действительно заболела, лучше уложить ее в постель сейчас, пока она не уснула или не начала бредить.
В конце концов, миссис Слейд встала на ноги, но идти не смогла.
— Дальше меня не сдвинешь! — в отчаянии вскрикнула она и взглянула на Лючиту выпученными глазами, словно видела ее впервые. — Где мой муж?
«Притворяется», — подумала Лючита, заметив ее безумное, перепуганное лицо. Взяв ее за руку, девушка сказала:
— Нам нужно пройти через патио, — и повела ее, виляя, в ту сторону.
Когда они добрались до спальни, ветерок задувал там длинные шелковые шторы внутрь.
— Ванная — здесь, — Лючита протянула руку сквозь темный дверной проем и включила свет. Краем глаза она заметила, что миссис Слейд хочет опуститься на кровать.
— Нет-нет! — закричала девушка и подбежала, чтобы ее остановить. — Сядьте здесь.
Осторожно усадив ее в кресло, она остервенело надавила на кнопку в стене. В ожидании служанки сняла с кровати меховое покрывало, откинула простыни и взбила подушки. В дверь постучали: она открыла и с минуту тихо говорила с Паломой. Потом развернулась к миссис Слейд, которая грузно осела в кресле, заломив руки.
— Палома вам поможет. Просто расслабьтесь и лягте спать.
Поскольку миссис Слейд, похоже, ее не услышала, Лючита вышла и закрыла дверь.
Палома недоверчиво разглядывала иностранку: она вдоволь насмотрелась на грингас и тотчас решила, что эта — пьяна. Служанка заставила ее встать с кресла, стянула с нее платье и комбинацию. Потом достала из шкафа чаллисовый халат. Ветер все еще дул в двери, выходившие на балкон, и шторы в комнате покрывались прерывистой рябью. Леди дрожала; она по-прежнему безудержно тряслась в лихорадке, даже когда легла в постель, с затянутым, наконец, поясом купального халата. Палома понаблюдала за ней с минуту и пришла к другому выводу: леди принимает наркотики. Она видела фильмы, в которых наркоманы вели себя точно так же, как сейчас эта иностранка. Палома пристально смотрела сверху вниз, и на лице у нее проступало отвращение. Беспомощные руки миссис Слейд бешено цеплялись за простыню: она пыталась укрыться. Палома просто наблюдала. Даже не наклонилась помочь. Гринга — не человек. «Вот до чего они себя доводят», — подумала она.
Гладкие льняные простыни были мучительно холодными: к чему бы она ни прикасалась — к высоким пикам, где блестел снег, или к долинам, где трещали ледники, — было очень больно. Эта мучительная боль от холода напоминала нытье глубинного нерва.
Даже балансируя на краю пропасти, она поражалась, как можно находиться в таком неуравновешенном состоянии и в то же время осознавать не только все внутри и снаружи, но и тот факт, что распад еще продолжается.
Как только ее засосало в пропасть, та оказалась, разумеется, бездонной. Это был всего лишь новый этап разложения — отмена закона гравитации. Падение было медленным, почти упоительным. Когда от скорости закружилась голова, она открыла глаза. Над ней стояла незнакомая женщина с лицом из светящегося белого воска, которая с ненавистью смотрела на кровать. Миссис Слейд вскрикнула и села протягивая руку, дабы прогнать демона. Тот быстро развернулся и выключил весь свет. Затем вышел из комнаты и закрыл дверь.
Далекий шум ветра в соснах немного напоминал рев моря: время от времени он поднимался снизу и задувал в двери комнаты.
Внутри, в темном склепе ее сознания, располагался бесконечный вход в Ад, где с грохотом рушились города, и всякий раз она медленно умирала, зажатая под обломками. А на пылающем горизонте высились все новые города, которые откладывали свое неминуемое обрушение до того момента, когда она окажется вблизи.
20
Полом дует холодный ветер — и так во всех комнатах. Сквозит с патио. Двери закрыты, но ветер дует под ними. Он чувствует его лодыжками. Ходит босиком, в купальном халате, но не задумывается об этом. Он уже отыскал двери, ведущие из одной комнаты в соседнюю, так что ему не нужно выходить в патио. Там в кустах — тусклые огоньки. Комнаты погружены во тьму. Это хорошо, потому что в темноте безопаснее, хоть он и наталкивается иногда на предметы, пробираясь ощупью.
Он прислушивается и слышит, как поют лягушки, но звуки доносятся издалека. В комнатах пахнет старостью: внутри царит тишина, какая бывает лишь в старинных домах. Выходя через открытую дверь в патио, он на секунду выглядывает и видит каменные колонны и арки. Он идет вперед, но столь осмотрительно, что даже если натыкается внезапно на какую-нибудь мебель, касается ее бесшумно.
Он не знает, куда пытается попасть: хочет лишь уйти от кровати как можно дальше. Сон, оставленный там, был настолько жуток, что он даже не в силах его вспомнить. Но, возможно, и это часть сна, — думает он, и волосы становятся у него дыбом, — этот неизменный безмолвный дом с людьми, подстерегающими его где-то внутри. Какое это имеет значение во сне? Нападай, ломай мебель, визжи. Пусть они мечутся по комнатам.
Он задерживает дыхание и снова прислушивается. Лягушки. Вдалеке брешет пес. Теперь он знает, что хочет выбраться из дома. Он снова начинает двигаться, но уже не столь осмотрительно, и упирается прямо в стул. Стараясь держаться как можно дальше от патио, он пробирается к противоположной стене. В дальнем конце одной из комнат он, возможно, отыщет дверь, которая ведет во двор. Когда его протянутая ладонь касается шторы, пальцы ощупывают материю до самого конца; он чуть-чуть отдергивает штору и шагает за ее складки. Окно — высоко и забрано решеткой. Но звезды волнуют его. «Они по-прежнему на месте», — думает он. В тот же миг приступ страха заставляет его обернуться и заглянуть в комнату за спиной. На время забыв о страхе, он просто прокладывал себе путь. Он вспомнил: все началось с кошмара. И теперь снова им оборачивается. Он ждет сигналов преображения, и поскольку тишина и темнота комнаты остаются неизменными, он вдруг осознает, что и тишина, и темнота — не полные. Слышится шелест листьев, колышимых слабым ветерком в патио, а неяркий свет звезд, проникающий в дверь либо окно, порой помогает определить размеры и даже форму стола или стула. В эту минуту он убеждается в том, что бодрствует, что подошвы его босых ног действительно соприкасаются с мягкими ковриками и ледяным кафелем: это — поверхности доставляющие переменчивые ощущения. «Но что это за мир? — думает он. — И сколько в нем еще комнат?»
