— Пожалуйста, выключи двадцать третий канал, — сказала Хизер. — Он не способствует занятиям музыкой.
Динни расхохотался:
— Можно было догадаться, что феи окажутся ханжами!
— Я вовсе не ханжа. На родине мне не было равных в постели со времен величайшей скрипачки Мэвис Макинтош, а эта феечка как-то раз умудрилась за одну ночь возлечь с восемнадцатью мужчинами, двенадцатью женщинами и вождем клана Маколи, удовлетворив и утомив всех. Просто я не люблю садомазохизм по телефону. Будь добр, выключи телевизор.
В Центральном парке Браннок печально глядел на Тюльпанку и Лепестка, которые сидели под кустом и держались за руки. Конечно, брат имеет полное право держать сестру за руку, но Браннока мучила ревность. С самого первого дня в Корнуолле Браннок, бродячий музыкант из неведомых холодных графств Северной Англии, запал на Тюльпанку.
Мейв и Падриг выясняли у белок, где можно раздобыть глоток «Гиннесса».
— Да много где, — отвечала одна белка. — Здесь полно ирландцев, которые любят «Гиннесс», ищите бары с трилистником над входом. Но чтобы пойти в бар, надо выйти на улицу, а там полным-полно людей. Хоть вы и утверждаете, что в Ирландии любой человек бросит все на свете и побежит за пивом для феи, я сомневаюсь, чтобы этот номер прошел в Нью-Йорке.
Мейв заявила, что она отправляется за пивом сию же минуту, потому что она, дескать, Мейв О'Брайен из Голуэя, и не боится ни людей, ни чего бы то ни было еще, но Падриг был осторожнее и сказал, что нужно немного переждать.
Тюльпанка и Лепесток грезили. Они часто впадали в мечтательное состояние, близкое к трансу, чтобы не думать об отце. Они были детьми короля Талы и знали, что он никогда не перестанет их преследовать.
— Ого! — воскликнул Спиро, узнав об этом. — Так вы, значит, принц и принцесса? Вот это да! Особы королевской крови, прямо тут, в Центральном парке!
Но Мейв не разделила его восхищения — она терпеть не могла английскую монархию. Все эти разногласия Лепестка и Тюльпанки с королем она считала обычными глупостями английской аристократии.
— Вся дурь от безделья, — пробормотала она и заиграла на волынке неистовую джигу.
Браннок легонько забренчал на мандолине. Он учил Тюльпанку и ее брата играть на ней и флейте, и когда они не грезили, то были способными учениками.
А вот Динни способным не был.
— Понежнее смычком. Скрипку распилишь!
Уже на шестой минуте первого урока Хизер начала сожалеть, что ввязалась в это дело. Динни тоже. Он поднялся — высокий, толстый и нескладный.
— Я передумал, — сказал он. — Позанимаюсь как-нибудь в другой раз.
Хизер стиснула зубы.
— Динни, не испытывай мое терпение. Уроки музыки от феи — великая честь. Радуйся, тебе крупно повезло.
— Я охренительно рад, гномиха недобитая, — проскрежетал Динни.
— Жри дерьмо, сукин сын! — немедленно парировала Хизер. Она уже успела поднабраться полезных выражений в соседнем баре.
Они молча смотрели друг на друга.
— Возьми скрипку.
— Делать мне больше нечего.
— Что, например? Что ты наметил на сегодняшний вечер? Может быть, заскочить к друзьям?
Динни обиженно сощурился. Глазки его почти скрылись за пухлыми веками.
— У тебя же нет друзей, а?
— И что с того?
— А вот что: хоть ты и грубиян, как не знаю кто, на самом деле ты рад, что я есть, потому что без меня тебе и поговорить-то не с кем. Во всем огромном городе у тебя нет ни одного приятеля. Я права?
Динни взял пульт и включил телевизор. Хизер проворно прыгнула на пульт и выключила его.
— Не переживай, Динни. Я немного тут осмотрелась. Похоже, одиночество здесь не редкость. Я знаю, потому что прочла об этом статью в журнале для юных девушек, который читал в баре какой-то старик. У нас в Крукшанке все приветливы друг с другом. Ума не приложу, как это в городе, где полным полно людей, никто вообще ни с кем не приветлив, но тебе я могу помочь.
— Можешь не напрягаться, — бросил Динни.
— Мне и не нужно. Среди шотландских фей я славлюсь даром легко заводить друзей. Конечно, при моих золотых волосах и неземной красоте все сами хотят со мной дружить — это, кстати сказать, жутко бесило Мораг, — но я всегда могла расположить к себе даже самого недружелюбного тролля или гнома в красном колпачке.
— Отлично. Если на 4-й улице тебе попадется тролль, у тебя не будет проблем.
— Я играю на скрипке лучше всех в мире. И ты скоро заиграешь, раз за дело взялась фея из клана Макинтошей. Слышал бы ты Нила Гау, пока он не попал в руки к моей матери.
— Кто такой Нил Гау?
— Кто такой Нил Гау? Да это же самый знаменитый шотландский скрипач! Родился в Инвере, недалеко от тех мест, откуда родом и я. Похоронен на церковном кладбище в Малом Дункелде, очаровательное местечко, хотя мы, феи, обычно не любим церковные кладбища. Я могла бы тебе рассказать много интересного про Нила Гау…
— Кто бы сомневался. Сейчас, небось, и начнешь.
— Не сейчас. Короче говоря, играл он из рук вон плохо, пока моя мать за него не взялась. Наша семья обучила всех знаменитых шотландских скрипачей, и я уверена, что смогу научить и тебя. Поэтому хватит пялиться на пульт, поехали… Урок первый. «Балатерский мост», медленный стратспей, но в мастерском исполнении звучит очень трепетно.
Хизер заиграла «Балатерский мост». Это и впрямь оказался медленный стратспей, и в ее исполнении звучал очень трепетно. Мало кто со времен самого Нила Гау мог так ярко показать его неповторимое шотландское очарование. Птицы опустились на карниз, чтобы послушать напев. Старая нищенка Рэчел услышав прекрасную игру, вытянула усталые ноги на ступенях театрального крыльца.
— Довелось-таки перед смертью услышать что-то стоящее, — пробормотала она, согревая нутро в невидимом сиянии доброй феи.
А наверху Хизер широко улыбнулась Динни.
— Теперь ты.
Динни, неловко удерживая на коленях засаленную партитуру «Собрания шотландской танцевальной музыки Гау», с трудом принялся за «Балатерский мост». Птицы улетели, а Рэчел против воли отбросило обратно в мир живых.
— Ужасно, — чистосердечно сказала Хизер. — Но очень скоро ты будешь играть лучше. Смотри: этот значок называется группетто, играют его вот так… А это — вибрато, вот так… Попробуй.
Динни попробовал. Звук по-прежнему был чудовищный. Хизер вздохнула. Она оказалась совсем не таким терпеливым учителем, как полагала.
— Динни, я вижу, необходимы крайние меры. И хорошо бы ты осознал, что это — великая честь, оказанная тебе потому, что ты — Макинтош, попавший в беду. И еще потому, что уши мои скоро не выдержат. Дай-ка сюда ладонь.
Хизер коснулась его пальцев. Динни почувствовал, как те немного потеплели.
