По ночам у нее случались истерики. Она закрывалась в ванной и плакала. Димка стучался и просил его впустить. Она не открывала. В один из вечеров он сломал дверь, схватил ее и обнял. Они сидели на холодном кафеле, она плакала, а он обнимал ее за плечи и шептал «шшшшш». Больше она не закрывалась и не плакала. Ложилась к нему на колени на диване и молчала. Он гладил ее по волосам.
Димка знал, что Леша скоро умрет. Знала это и она. Кира не просила, чтобы он спас ее сына, чтобы что-то сделал. Об этом не надо было просить – Димка и так поставил на ноги всех знакомых.
– Чуда не будет, – говорили ему.
– Я знаю, – отвечал он. Хотя сам до последнего верил в это пресловутое чудо. Верил, что может отдать этому мальчику свое здоровье, свою силу. Отдавал.
Леша умер у него на руках. Димка плакал и не отпускал его. Кира вызвала «Скорую» и медленно, палец за пальцем, отлепила Димку от малыша. Она не проронила ни слезинки. Димка кулаком разбил дверь в ванную в щепки.
Теперь уже она его держала у себя на коленях и гладила по волосам, приговаривая «шшшшш».
То, что было потом, он помнил фрагментами. Помнил, что на кладбище появился красивый молодой мужчина в дорогом костюме и держал Киру за плечи, а она лежала головой у него на груди и вздрагивала. Димка понял, что этот мужчина – отец Леши. Он видел саму Киру – с чернющими синяками под глазами. И ничего не мог для нее сделать.
После похорон они не виделись. Он забрал свои вещи и уехал, потому что почувствовал, что она не может его видеть. Почувствовал, что ей становится больно – глядя на него, она вспоминала о сыне. Расстались они так же, как встретились – без слов, в одно мгновение.
«Так и должно быть. Все правильно, – говорил себе Димка, – пройдет время, она позовет меня, и я приеду».
Тогда он уехал в дом к Артему на неделю – прийти в себя. Но после этой недели – одинокой, пустой – стало только хуже.
Димка не мог больше работать. В поликлинике еще куда ни шло, а с частными клиентами стало совсем плохо. Он перестал ловить импульсы через стенку. Перестал чувствовать детей. Он мог делать свою работу, но в ней больше не было любви и… магии, дара от Бога. Как будто этот дар Димка отдал за тот год, который прожил с Лешей.
Постепенно даже преданные клиенты начали от Димки отказываться – им казалось, что он стал равнодушным, хотя это было совсем не так. Димка приходил в дом и уже не считал, что ринит – беда. Беда – когда ребенок умирает, когда ничто и никто не может ему помочь. Он не видел детей – перед глазами, на сетчатке глаза, был отпечатан Леша. Он не видел мам – стоило только моргнуть, как появлялась Кира. Димка перестал шутить, перестал говорить разными голосами. Он по-прежнему делал свою работу, но без души. Без сердца. Сердце осталось там, с Кирой и Лешей, и он не знал, как вернуть себе хотя бы Киру. Он умел разводить руками чужую беду, а его беду могла развести только Кира.
Когда-то… Ему казалось, что это было очень давно, в какой-то другой жизни, они лежали с Кирой на полу в ванной – ее тошнило от боли и страха, а он держал ее за плечи и гладил по волосам… Тогда он сказал, что хочет, чтобы она родила ему ребенка. Такого же зеленоглазого мальчика, как Леша. И у них все, все будет хорошо. И они будут счастливы и проживут долгую счастливую жизнь. Они будут вместе, и это самое главное. Кира тогда кивнула. Он был уверен, что в тот момент она тоже этого хотела, тоже об этом мечтала. Но потом… Каждый день он представлял себе, как Кира позвонит, как он к ней приедет, как они опять будут вместе. Во сне он видел маленького Лешу, но знал, что это не Леша, а их с Кирой сын. Каждое утро его трясло, как во время ломки. Хотелось кричать, плакать и ломать мебель. Ему нужен был наркотик – Кира.
Димка стал выпивать. После работы. Сначала по чуть-чуть. В один из таких вечеров он рискнул – подъехал к дому Киры и увидел ее с мужчиной, другим, не Лешиным отцом. Кира стояла у подъезда с цветами и улыбалась. Димка уехал. Больше не возвращался. После этого стал пить уже всерьез.
На работе, когда он пришел в пьяном виде, его попросили уйти «по собственному желанию». На самом деле он не был пьян, ему было плохо, дико плохо, как никогда. Он не спал уже несколько суток. В лифте поликлиники он столкнулся с заведующей, которой нахамил. Просто так, завелся с пол-оборота в ответ на ее банальную реплику про незаполненные карты. Слово за слово. Из лифта он вышел безработным. После этого он сорвался. Запой был многодневный. Его еле откачали – хорошо, что Артем заехал без предупреждения пива попить. Хорошо, что Димка забыл закрыть дверь. Артем зашел и увидел друга в невменяемом, полуобморочном состоянии. Потом еще раз еле откачали.
После этого Димка и попросился к Артему пожить в маленьком домике-пристройке, в котором хранились садовый инвентарь, ненужные вещи, коробки.
– Слушай, может, я туда перееду? На ПМЖ, так сказать. Уберу все, поставлю раскладушку. Мне много не надо, – попросил он Артема. – А то я тут помру. А там, на свежем воздухе, глядишь, протяну еще. Пить все равно не брошу. Зашиваться не буду.
– Не вопрос. Переселяйся, – согласился Артем, – устраивайся в пристройке.
– Ты не волнуйся, я и в доме все починю, поменяю. Буду домохозяином.
У Димки действительно были золотые руки – он менял краны, прочищал засоры, красил, строил, возводил, чинил.
Артем перестал быть хозяином дома. Формально – да, но фактически дом принадлежал Димке, Анжеле и многочисленным постояльцам. Анжела отвечала за быт, а Димка, когда выходил из запоя, стриг газон, поливал сад. Был и сантехником, и электриком в одном лице. К нему и соседи бежали в случае чего, как к доктору. Если бы кто-то сказал Артему, что его дом станет гостиницей, которой будут управлять друг-алкоголик и фактически однорукая домработница, он бы не поверил.
Он решил, что его жизнь сложилась именно так, как сложилась, – в общем-то, неплохо, если сравнивать с тем же Димкой, и ничего уже изменить нельзя. Он успокоился и больше ничего не ждал.
* * *
Максим наконец уехал. Как ни странно, стало даже легче. Последние три дня он открывал утром глаза и говорил: «Как ты тут останешься? Как? Я же говорил, что не надо ехать! Почему меня никто никогда не слушает? Я опять оказался прав!»
За день до отъезда он впал в настоящую истерику.
– Ты меня не забудешь? – спрашивал он годовалую дочь Марусю, в быту Мусю. – Скажи «папа», ну скажи «па-па», – тряс он малышку.
Муся дрыгала ногами, говорила «нэ-нэ-нэ» и била отца по носу.
– Прими, Макс. Я тебе как доктор говорю. Это же чистый адаптоген, – предлагал Дима.
– Чего? – не понимал Макс.
– Адаптоген. Помогает при адаптации. Местный. Очень достойный. – Дима наливал Максу семидесятиградусный самогон. – Ничего лучше еще не придумано.
Макс, закрыв глаза, выпивал, но вместо оживления испытывал горькое уныние.
– Ну? – требовательно спрашивал Дима. – Жить стало лучше, жить стало веселее?
