— Жуки будут господствовать среди углей конфликта, мистер Атом. Как идиоты господствуют в этом котле злобы и…
— Ты в домике, док, — не считая неожиданностей. И ты с ними не справишься. Ты конформист из лагуны. Спорим, ты не представлял, что нить преступлений завяжется такими узлами, когда кодировал её. Если я буду дальше смотреть на тебя, я умру от скуки.
— Или от моей пули.
Дверь распахивается за спиной ДеВорониза и Кэндимен вваливается внутрь, балаболя.
— Я должен был знать, сэр, — говорит он, пытаясь сфокусироваться на Атоме. — Да у вас тут прямо облако яда. Знали бы вы, что он играет на себе. Громадные глобулы в переулках, сэр, я могу указать вам главу и строку его порочности…
Уже не радостный и непробиваемый, он передёргивается, смотрит вокруг, словно ни в чём не уверен.
— Ты на связи, Кэндимен?
— … в той свивающейся катастрофе, которую зовут миром. Отказ определяет вас среди подвижной жестокости. Отличная оценка, сэр… — Он опирается о стену и тяжело соскальзывает на пол, его голос слабо трепещет. — … преждевременное прерывание методической процедуры… и подпольные муравьи роятся, как электроны… хватит агонии… к чему продолжать… — Он очень жалостно смотрит вверх, перемена в нём подчеркивает слабеющие рыдания. Может, время и пренебрежение сделали свою работу над его мозгом, но первое ясное заявление К:
— Я не воровал Гогола. — Его дух пронизан ядом. — Не больше, чем Шульц воровал у меня. И я вообще не слышал о Замятине!
— Видишь? — лает ДеВорониз, указывая пистолетом.
— И чего ты кривишь моську — ты получил, что хотел, так? Вот он. Эй, К, Брод неласково обошёлся с твоим завещанием, а? Ты будешь рад услышать, что он уже умер.
— Вот это действительно и есть Америка, — мычит К, неуверенно вставая.
— И как ощущения?
— Словно её построили на прошлой неделе.
— Ага. Ты осознавал что делается, пока у руля был джентльмен?
— По большей части. Кость чужого лба блокировала меня. И я жирный — не получается исчезнуть.
— Наверно, ужасно обидно, — говорит Джед из бака, — смотреть на мир, но не иметь возможности действовать или влиять на него.
Кафка смотрит на него напряженным взглядом с зарождающимся презрением.
— К у нас скандальная техника, Джед, — говорит Атом.
— Говорит как девчонка, — замечает Джед.
— А это что за херня? — выдыхает ДеВорониз, уставившись в бак. — Ты сам это сделал? Он наделён сознанием? Гибрид?
— Видишь, почему я хотел закончить это дело, Джед?
— Ты прав, пахнет оно неважно.
— Хочешь сходить на рыбалку?
Они ещё смеются, когда звонит телефон.
— Извините, ребята, — говорит Атом и щёлкает тумблером. — Да, Мэдди.
— Термидор считает, что похитил меня, — говорит она ему.
— Ты где?
— Комната Кэндимена на улице Птиц.
— Как он нашёл лабораторию?
— Никак — я навещала Блоху в обезьяннике, там они меня и сцапали.
— Что-нибудь использовала?
— Не хочу пачкать кровью штаны. Давай приезжай.
— Я знал, что если мы побродим у дома Атома, то найдём шкурку Гудини. Скелет Сойера щёлкает, как манометр котла.
Давно расставшийся с собственным скелетом, Блинк неодобрительно оценивает чужие. Полицейское наблюдение приносит ограниченные плоды.
— Вы хотите помочь Атому разобраться с Сойером, или как? Система ломается, Шеф, наручники расщёлкиваются.
— Может, да, может, нет. Только если руки как веточки, можно из них выскользнуть, но Сойер уродец. Эти наручники были закрыты, когда включился свет, Бенни. Гадская дверь тоже, а Сойер сделал ноги. А потом он располагается здесь, принёс с собой какую-то носяру — может, ту, которую описал таксист. А где она была между этими сценами? Он её проглотил? А что, удобно.
Только их головы торчат из моря пончиков в патрульной машине. Они как тонущие гиганты, поросшие спасательными поясами.
— Ты замечал когда-нибудь, что нельзя увидеть в одной комнате Иисуса и Оливера Харди? Я первый, кто видит в этом подозрительное?
— Как правило, да, Шеф. А что за арбакль пришёл потом?
— Где-то я это видел — Атом истинный катализатор. Не меняется. Может, я решу его за это уважать.
— Зачем-зачем?
— Зачем пилот-камикадзе надевает гадский шлем? Я не делаю прогнозов, Бенни, и никогда не буду.
— Так какова настоящая история Атома?
— Влип в какие-то благородные неприятности и вылип отягощённый дарами, которыми пришлось владеть с честью, как я слышал.
— Кто-то выходит, Шеф.
Три фигуры появляются из дома Атома. Завёрнутый в плащ труп баюкает окровавленное лицо, сзади идёт обнажённый Атом, а между ними жирный джентльмен тащит рыбобак. Во мраке бака перекатывается гигантская пасть с хвостом — голос Атома доносится до коповозки.
— Самооперирование, а, профессор? Очень модно. Не забудь, Джед, жевать не меньше десяти минут Правильно, К?
— Ну что ж, Господи, благослови, — громыхает Блинк. — Зацени, Бенни. И пусть не говорят, что идеализм умер.
17 — Девушка, которая смерть
— Хочешь порядка в этом мире, — бурчит Мэдди, разглядывая полную комнату толкущихся задержанных, — где есть холодильник.
— Думаешь, Атом придёт за тобой? — спрашивает Китти на соседнем диване. Она ретуширует губную помаду из баллончика.
Мэдисон скрывает удивление — она не знала, что Китти здесь.
— В Атоме нет перманентного зла, — говорит она. — А что у вас с Фиаско?
— Эдакая любовь-ненависть. Он меня любит, а я его ненавижу. Мёд твёрже, чем сердце Гарри.
— А?
— Говорю, мягче, чем варёный смарф. Он мечтатель, но сам об этом не знает. Когда мечтаешь, то не знаешь, что мечтаешь, правильно? Он такой, неотёсанный, да?
— А как он тебя воспринимает?
— Как что-то, чем я не являюсь.
— Я не то имела в виду, милочка.
— А? О, ты в том смысле, что люди иногда притворяются, мол, меня нету? Да, в этом плане он не такой высокомерный.
— А где ты выбирала личико?
— Вот, из газетной вырезки, — говорит Китти, вытаскивая потрёпанный кусок пергамента из сумочки. — Не помню точно, как всё было, но разве это не клас-сический гламур?
— Мама! — кричит Термидор, узнавая лицо. — Когда она была молодая, эту фотографию напечатали в некрологе в день её кончины! — И он взрывается рыданиями.
