— А что я делал, после того как съел суфле? — спрашивает Термидор.
— Тебя накрыл глубокий сон, — объясняет Атом. — И тебе снилось, что тебя коронуют по какой-то древней церемонии. Когда опустилась корона, вокруг начала порхать радужная бабочка, и её зажало между короной и твоими волосами зомби. Убрать её значило нарушить ход церемонии, и красоту оставили среди серых вспышек до её конца. Глубоко тронутый, ты проснулся с планом объявить себя официальной ва-лютой и читать свою стоимость каждый день в газетах. Ты вошёл в лифт и сказал мужчине, читающему как раз такую газету, что в добавок ко всему обаяние распустилось. «Действительно», — вежливо ответил парень, переворачивая страницу. — «Я открыл собачий приют». У тебя в животе всё перевернулось, когда лифт начал останавливаться, и лампочки коротко пригасли. «Привет, — говорит мужчина, — наверно откачивают темницу». Он достаёт акваланг из дипломата и надевает, поправляет мундштук и затягивает ремни. «Что происходит?» — кричишь ты. Он же оглядывается на тебя и, удивлённый, произносит что-то невразумительное, указывая на акваланг. Он трясёт тебя за плечи, когда вода начинает сочиться в щель в дверях и капать с потолка. Человек показывает на дверь, пытаясь объяснить, а капель превращается в душ, ко-торый набирает силу и мощь. Человек подбирает дипломат и стоит в поднимающейся воде. Ты стоишь в углу, хныкаешь. Газета кружится и качается на волнах. Свет вырубается, и человек произносит что-то через мундштук. Вода доходит тебе до колен, и ты бредёшь в другой угол, ощупывая стену в дегтярной тьме. Ты тянешься, и потолок легко сдвигается от прикосновения; ты слышишь скрип люка и удар, как у крышки жестянки с печеньями. Открываешь его, подпрыгиваешь и цепляешься за края, подтягиваешься, задыхаясь от усилий. Человек начинает протестовать через мундштук и тянуть тебя за ноги. Ты лягаешь его и выходишь победителем, встаёшь и огляды-ваешься. Ослепительный свет бьёт тебе в глаза, и ты слышишь придушенные смешки откуда-то спереди. Спотыкаясь, идёшь вперёд, прикрываешь рукой глаза, с испугом обнаруживаешь, что стоишь на театральной сцене перед полным залом. Почувствовав твоё смущение, они замолкают и сочувствуют тебе, и только пара безжалостных смешков. Ты шаркаешь вперёд, штаны насквозь промокли. «Где отель?» — вопрошаешь ты. К твоему удивлению, аудитория взрывается смехом, и некоторые даже аплодируют. Ты косишься на будку суфлёра — от смеха по его лицу катятся слёзы. Ты снова поднимаешь взгляд на аудиторию. «Я заблудился», — объявляешь ты. Крики веселья отдаются эхом; ты пытаешься разглядеть выход, а смех стихает, и ты молотишь кулаками по заднику. «Выпустите меня отсюда», — вопишь ты в ярости. Аудитория ревёт, и ты возвращаешься и пинаешь суфлёра в морду, а они катаются в проходах. Некоторые извиваются в невероятных корчах на спинках кресел, трепеща в истерике. «Что это за место?» — вопрошаешь ты. Потом спрыгиваешь со сцены и хватаешь зрителя за загривок, но опускаешь кулаки при виде человека, столь обессилевшего от хохота, что он не способен ответить тебе, даже если бы захотел. Ты прорываешься по центральному проходу, некоторые пытаются коснуться тебя, когда ты проходишь мимо, даже билетёр хихикает в слезах, выражая своё почтение между всхлипами. Похоже, все восхищаются тобой. Снаружи, перед театром всюду расклеены плакаты с твоим лицом, улыбающимся и в цилиндре. Уже ночь, идёт дождь, и ты ловишь такси. Когда ты садишься и говоришь, куда тебе надо, водитель отвечает, что отель разрушили китайцы двадцать лет назад. «Извините?» — спрашиваешь ты, наклоняясь вперёд. Водитель поворачивается к тебе — у него разложившаяся козлиная голова. Белая пена стекает с губ, а глаза закатились. Шины визжат, водитель безжизненно обвис на ремнях, машина запрыгивает на тротуар и влетает в витрину. Звенит сигнализация, и вдали лают собаки, когда ты выбираешься из обломков под душем воды, фонтанирующей из гидранта. Детали, Термидор, улавливаешь мысль?
— Погоди, это про мою жизнь мы тут говорим, — протестует Термидор. — Я просыпаюсь, и что происходит?
Атом его игнорирует.
— При всём уважении к Джоанне, он берёт Китти в руки, говорит, что если она даст ложные показания против Гарри, он объяснит ей надёжный путь в жизни, как использовать таланты, которые у неё есть, вместо талантов, которые, как она считает, у неё есть. Сделка есть сделка, как говорит К-мен.
— Ты говоришь, я навела копов на Гарри?
— Я даю тебе оправдание. Китти фыркает.
— Послушай, фраер, я вообще ничего не говорила, вообще ничего.
— Естественно, ангел мой. Но ещё он сказал, что если ты не испустишь фонтан красноречия, он порвёт тебя как занавеску и бросит тебя лицом в горе. Ты по-чувствовала… как бы ты себя почувствовала?
— И я почувствовала себя… ну… загнанной в угол?
— Загнанной в угол, конечно. Как конфетка в витрине. Конечно, ты исторгла поток и получила вознаграждение.
— Ну и какую мудрость веков этот парень мне поведал? — бросает вызов Китти, уже заинтересованная. Атом подходит и наклоняется к её уху, шепчет, и снова отодвигается. Китти смеётся холодным и счастливым, как рассвет, смехом.
— А как насчёт жирдяя? — вопрошает Термидор.
Кафка, ревниво признавая способность Китти ускользать от его взгляда, пугается, когда главарь группировки указывает на него.
— Он ничто, — объявляет Атом, — неуместный, таких можно застрелить дюжину в любой аптеке на углу. Его единственное отличие — статус экс-чемпиона в бла-городном искусстве британского боя животами,
[4]
где его боевой кличкой было «Пузан На Взводе» или «Буфер». Он быстро стал набирать популярность и был известен тем, что перед матчем издевался над оппонентом, выкрикивая фразу «Я считаю, что категорически лучше тебя в бое животами». Его победный лебединый нырок в ауди-торию легендарно вошёл в анналы обвинений в нанесении увечий. Он систематически брал золото, пока его не похитили, усадили на принудительную диету, а потом выпустили стройного и ладного за пару минут до боя. Появление на ринге этой зашуганной тростиночки в глазах медиа стало началом конца, и теперь, хотя он долгие годы жрал как лошадь, ему позволяют только открывать двери магазинов в своих старых блестящих поясах. В неправильном месте и в неправильное время он обнаруживает, что впутался в угрюмый разговор с Туровым, который к тому моменту вцепился в потрёпанный канат над зевотной пропастью собственной не-состоятельности. Пытаясь вырваться, он оделся женщиной, но выглядел исключительно как фонарь на стероидах. Его фотография была помещена на обложке специального журнала, и от стыда он не мог выйти из крошечной комнатки. Термидор ворвался с ломом доброты, иссушая страдальца своим милосердием. Сэм «Сэм» Бликер и Глушак прислуживали, Кортес за кулисами готовил удар, Джоанна и его вынужденные подельники обрушились как стена дождя на невинного Эдди. Джед здесь в качестве пищи, Мэдди — свидетель нашей глупости, а призрак Джорджа Вашингтона живёт в термостате. Всем сестрам по серьгам, а, К-мен?
