— Вы имеете в виду, что я не тронут воспитанием? — принялся глумиться я, и глумился, даже когда они вы толкнули меня за двери. — Шут с вами, сказал я им; Пошёл домой и написал большой трактат о гусях, о которых не знал ничего.
— Стандартная птица, — заключил я, раскуривая сигару. — Можно взять, можно выбросить.
На следующий день я сунул спичку в машину в Лесу Эппинг, и ко мне подошёл барсук-шантажист. — Пошёл прочь, ты, кровавый жопорот!
Но было слишком поздно — всё взлетело на воздух, и он побежал звать полицию. Они сказали, что мне придётся кое-что объяснить. Много чего объяснить.
Что я сказал полиции
Всё сводится к моему непобедимому обаянию — в нём причина всего, что случилось там с барсуком-шантажистом и так далее. Не вмешивайтесь. Не трогайте меня, ублюдки. Вот, видите — татуировка мёртвого мерзавца. В своё время все там будем. Внесите это в список, если посмеете. Так, где я?..
Я говорю с Эдди в баре.
— Пенни за твои мысли, брат.
— Что у человеческой женской бомбы качество, как в часах, — сказал он. — А ты?
— Гордость в панцире и злость с корочкой. — На этом месте я выдул приличную порцию пива, причём знал, что так и сделаю. — Я доверю тебе план.
— Логика и температура где-то сливаются — когда я узнаю, где, я собираюсь встать там.
— А потом?
— Объясню всем, чем я занимаюсь.
— Ведь со стороны может казаться, что ты просто стоишь без дела.
— Именно. А ты?
— Буду уравновешивать каменных божков на своей заднице, пока они не проклянут свою участь.
— Тебе придётся долго уравновешивать каменных божков на заднице.
— Не особо рассчитывай на это.
Классический спор, существование, поклоняющееся раздорам и психическим ошибкам.
— Закладывающий уши прыжок с крыши, Эдди — вот как ты кончишь.
- Только не я.
— О, да. Пятно на асфальте и шлепок, который ты едва почувствовал. Действительно милосердно. Или повешение. Высохнешь за милую душу.
- Не-а.
— Взгляд Кольриджа иссушал его служащих. Чем ты лучше? Изменишься ради часов в коже.
— Непохоже.
— Только вчера — глаза и всё остальное, чтобы умереть и расплестись с мёртвыми,
- Нет.
— Лето без фотографий.
— Никогда.
— Исступлённая драка под мухой.
— Бред.
— Запутанные свидетельства.
— Чушь.
— Внезапно натянувшаяся верёвка.
— Ты зашёл слишком далеко, брат.
— Священные соглашения — вот в чём ключ. К твоему существованию, во всяком случае.
— Никаких сделок, — сказал Эдди.
— Вот как, — сказал я, не убеждённый. — А иначе ты лишишься связи со всем остальным. Посмотри на эти камушки, Эдди-не чувствуешь голод?
— Я — нет. — Голые утверждения Эдди, что он выше этого, наполнили меня яростью, словно кипящий яд. Друзья собрались. Убей его, когда все его глаза закрыты, а руки протянуты в знак примирения. Тогда его смерть гарантирована. Но я уставился в окно и представил себе эффект этих незначительных действий. Так вот их понимание проводки под панелями. С глаз долой и затычка в очко. Пытаясь ошеломить себя убогими парадигмами, я всегда высвобождался, как дьявольский инстинкт поваров. Менял мнения, как аллигатор, потрошащий их вес.
Надо ли остановиться здесь и дать этим ублюдкам по дюжине на пятачок категорично кричать мне в глаза? Или. пойти домой?
Новые скелеты с ещё смазанными суставами почти беззвучны — а старые клацают и весьма неважно выглядят, когда собираются вокруг тебя. Это один из уроков, что я усвоил в передней того странного дома в три часа застоявшегося утра. Брайлевские обои, мясные мухи и сухие птицы с чердака.
Комната так замёрзла, что я не мог передвинуть мебель.
— Это клей, или я просто в худшем месте, где только бывал? — спросил я у очереди самоубийц.
— Худшее место до сих пор, — подчеркнули они.
— Мне уже лучше, — сказал я, и это была правда.
Есть что-то в дураках, выстроенных в ряд, что создаёт перспективу — что может быть хуже, чем оказаться одним из них?
Здание лучилось запущенностью. Прекрасная горгулья над дверью, но она начала кричать на меня жуткой чёрной дырой своего рта — говорила, что я нелеп, ошибка природы. И что в течение года у меня отрастут жабры.
Завалил её водорослями. В те дни я считал водоросли ответом на всё. Каким глупцом я был. Кто-то позволил мне идти этим путём столько лет, а теперь я смотрел на себя.
Значит, я остановился в баре.
Не так давно при помощи простых переговоров я побудил прежде кроткого служителя церкви стать опасным безумцем, и теперь, когда я разглядывал бар, я видел, как он оглушительно торгуется со связанной жертвой.
— Ты собираешься жить дольше?
— О да.
— Ты уверен?
— Да, да, я…
— Точно уверен?
— Да — я точно уверен, пожалуйста.
— Ну, это мудро. Это мудро, а, ребята? Да, они говорят да. Ты маленький человек. Маленьким людям надо держаться тише воды или познать силу моих ног.
- Да.
- Да что?
— Да, падре.
Беременный мрачным знанием я повернулся к Эдди.
— Сколь крошечным разумом может обладать человек и всё равно оставаться мишенью ударов, Эдди? Сколь мучительно крошечным?
— Не понимаю о чём ты, брат.
— Ты прекрасно понимаешь — всё понимаешь.
— Не-а.
В этом весь Эдди. Однажды он пытался отрастить бороду, она оказалась зелёной. С боем выковырял пальцем что-то у себя из уха и смылся — в итоге полиция загнала его в угол в переулке, и он заработал одиннадцать пуль, Затемнение медиа, запрет на публикацию — и Эдди в карантине на шесть недель — вот таким человеком он был.
— Каждый болван и развалина знает больше, чем ты, Эдди, — например, что свиньи могут выворачиваться наизнанку, когда совсем маленькие, пока их кости не затвердели.
— Кости всегда твёрдые.
— Вот — смотри, сколько ты сегодня знаешь.
— Согласен — и я прав.
— Не способен признать ошибку. Обречён на неудачу и задержку на неопределённый срок всего, чем мог бы наслаждаться, понимаешь, что я тебе говорю? До тебя доходит смысл?
— А тут был смысл?
— Тот, который со мной с молодости, измученной статуями с вращающимися головами и подпотолочными паразитами с болтающимися ногами. Господи Боже, ты же ребёнок в лесу.
