Галера и галерный раб. Шутка, честно. Морская нимфа. Русалка.
— Ты пьян.
Одна из океанид.
Отшатываешься к дальней стене в шутовском ужасе, снова идешь вперед против ветра — к кренящейся палубе галеры, а она вся в яичном желтке, или это нефть? Из упавшей кастрюли по шахматным клеткам пола разметалось что-то красное, зеленое и желтое…
— Ты пьян. Послушай, Моррис, с меня достаточно…
— Мэри. — Нежно прижимаешь ее к себе. Но вместо нежности — волосы Медузы и когти.
— Боже, Моррис! Моррис…
Отраженные звуковые волны молотом приколачивают тебя к стенке. Снова вперед, со всем чувством, но мощный прилив выбрасывает тебя на берег. Выносит на песок. Песок, который успокаивает. Отдохнем здесь, посматривая в сторону далекого звука, на звуковые волны, разбивающиеся где-то выше, не нанося тебе никакого ущерба.
Входят «наказания», хотят еще посигналить. Ты бы не против, однако лежать на песчаном дне океана гораздо приятнее. Слишком приятно, чтобы подниматься с него.
Вместо этого — матросская песня. Ты хлопаешь в ладоши, задавая ритм: «Сердца из дуба», Аретуза
[9]
, полный вперед. Том и Элиз поют и одновременно танцуют джигу, Мэри смотрит. Неужели она не любит музыку?
Теперь встать на ноги, поймать ритм и — быстрее. Хлопаем в ладоши, выбиваем ритм по крышкам кастрюль и буфету. Покружимся с малышом Томом, теперь Элиз, снова Том. Поймай ритм и не отпускай его: выстукивай его на плитах, на холодильниках, на ладонях и коленях, на черно-белом кафельном полу. Черный — белый, черный — белый, от стены до стены, держи ритм и темп — можно танцевать.
Все отлично, если не поднимать взгляда. Поднимаешь глаза — поднимается желудок. Сглотнуть. Смотрим вниз. Еще смотрим вниз. Черный — белый кренится то в одну сторону, то в другую, выгибается назад, потом вперед, запах лука с разделочной доски, жара, тяжесть растопленного кулинарного жира…
— Папе плохо.
Наконец ты добрался до раковины. Выше голову, перепившие бренди и вина!..
Отдых. Слышно, как в холле часы пробили шесть.
Держись за край раковины из нержавеющей стали. Держись крепче. Металл прохладный. Отдохни здесь. Отдохни — после путешествия, которое длилось тридцать четыре года, чтобы достичь цели — этого мгновения покоя.
— Моррис! Моррис! — Гнев и изнеможение в ее голосе. Тяжесть ее руки у тебя на плече.
Нет нужды что-либо говорить. Мэри стоит далеко от ощущения прохлады, покоя. Нет нужды идти к ней. Когда ты будешь готов, тогда сможешь ответить, а пока впитывай из металла этот покой, вбирай его в себя как можно глубже, пусть он струится в тебе.
Она убрала руки.
— Что, черт возьми, ты имеешь в виду под… И дети… А…
Ты чувствуешь, как ее голос наполняется другим значением, ядовитым значением. Ты напряженно хватаешься за сталь раковины. Как же она не видит, что ты?..
Что каждый момент прожитой тобой жизни?..
Ты крепко держался за раковину, как и за всю кухню, дом, за поверхность самой Земли…
Что отпустить раковину — значит разорвать твою единственную связь с миром. Неужели она не видит, что все зависит от?..
Внезапно она отворачивается и выходит из кухни, уводя с собой Тома и Элиз. Ты не можешь ни последовать за ней, ни уйти. Каждый миг прожитой тобой жизни…
Как будто прямо сейчас ты все еще стоишь у двери гостиной в страхе войти туда, где находится твой отец, и одновременно не в силах уйти.
Так оставайся здесь сколько хочется, и пусть прохлада металла успокоит тебя. Потом, когда уже готов, — плеснуть в лицо воды. Хорошо. Освежающе. Набрать в рот холодной воды, прополоскать. Тихо, тихо. Суета ни к чему. Теперь вытрем лицо.
Мэри ушла, однако наверняка она вскоре вернется со всем своим терпением, состраданием и пониманием. Возможно, она улыбнется и протянет тебе руку — так что будь к этому готов, будь готов ответить ей любящим пожатием. А пока на несколько секунд — открыть краны посильнее, чтобы ополоснуть раковину — никакого ущерба, на самом деле ты уже чувствуешь себя лучше. Сделай глубокий вдох — она может вернуться в любой момент.
Должно быть, раньше вечером шел дождь, потому что, когда ты открыл окно, комнату наполнил аромат мокрой травы. Ты стоишь здесь уже несколько минут, вглядываясь в темноту. Часы внизу только что пробили три. Ты понимаешь, как крепко ты держишься за деревянную раму?
Через четыре часа остальные члены твоей семьи будут вставать. Ты будешь с ними: займешь свое место в процедуре завтрака, будешь передавать тосты и мармелад, наливать чай, всех приветствовать и всем улыбаться. Тогда ты узнаешь, что делать. Пока же у тебя есть лишь тьма, деревянная рама, аромат мокрой травы — хватит ли тебе этого до того момента, когда ты окажешься за кухонным столом?
Однажды ты был очень мал и играл на полу гостиной, и кто-то прошел мимо за окном. Ты увидел.
— Это я там прошел? — спросил ты мать.
— Что за глупый вопрос! — ответила она, смеясь. Потом подняла тебя на руки и поцеловала.
— Глупый, глупый вопрос, — повторяла она между поцелуями и щекотанием. Она наклонялась к тебе для поцелуя и тут же отстранялась, чтобы повторить: «Глупый, глупый вопрос».
За ее плечом, когда мать отклонялась назад, ты еще мог видеть силуэт в окне. Силуэт мужчины. Ты держался за ее платье. Мать смешила тебя; чем больше ты смеялся, тем больше она щекотала и целовала тебя. «Глупый, глупый мальчик», — повторяла мать, а ты все пытался спросить: «Это я?», но из-за смеха не мог. Когда фигура исчезла, ты почувствовал, будто у тебя изнутри что-то вырвали.
Однако поцелуи и щекотка продолжились — вызывая все больше смеха. Ты протянул руки в ту сторону, где была фигура, и, делая это, отпустил платье матери и почти выпал из ее рук. Ты сразу же ощутил ее испуг.
Что же ты чувствуешь сейчас, стоя у окна и безысходно держась за то, что оказалось под рукой, в ужасе глядя прямо перед собой? Как будто текстура деревянной рамы и аромат мокрой травы — это та часть тебя, которая ускользает из рук.
Еще мгновение назад ты слышал слабый шум транспорта на шоссе, лязг товарного поезда вдалеке, звук захлопнувшегося дальше по улице окна, а потом вдруг наступила полная тишина.
У тебя больше ничего нет, за что можно было бы держаться, даже страха.
— Что ты можешь знать о любви? — однажды требовательно спросил у тебя отец. Тебе так хотелось натянуть на себя всю темноту мира, чтобы спрятать непереносимый стыд, которым он тебя облил тогда. Это было много лет назад, однако теперь, стоя в одиночестве у окна, ты чувствуешь ту же тьму, которая как грязь распространяется везде вокруг и внутри тебя. Скоро она поглотит тебя.
