Мертвый мальчик говорит:
— Да, плохо дело.
Раньше все было совсем не так. Раньше Звездочке вечно хотелось глупостей — и когда она на меня сердилась, и когда, наоборот, не сердилась. И даже когда мы с ней ссорились, она все равно говорила: давай мы лучше займемся глупостями, ну, чтобы совсем не поссориться. Хотя я-то знаю, что ей не столько хотелось не ссориться, сколько хотелось побольше глупостей. Но так было раньше. А теперь... теперь ей не хочется никаких глупостей.
— Звездочка, — говорю. — А можно я просто... ну, потрусь о тебя. О твою попку. Я даже не буду его засовывать. Я просто потрусь, а потом кончу. С фонтанчиком, как ты любишь. — Ей всегда очень не нравилось, когда я просто терся, но не засовывал. Она говорила, что надо засовывать. Потому что ей нравится, когда он у нее внутри. Ну, в смысле, мой безобразник. Но сейчас ей не хочется, чтобы он был у нее внутри, и я подумал, что, может быть, ей понравится, если я буду просто тереться. А потом кончу. С фонтанчиком. — Ну пожалуйста, Звездочка. Можно? Тебе даже не нужно ничего делать. Я все сделаю сам. А ты просто лежи. Можешь даже сердиться, если тебе вдруг захочется.
— Ничего мне не хочется. — Звездочка говорит: — Ничего.
— Ну... — говорю. — Если не хочется, то и не надо. Ты просто лежи. Я все сделаю сам. И все уберу, и все вытру. Ну, когда я закончу. А ты просто лежи. Даже не шевелись.
— Я не могу шевелиться. — Звездочка говорит: — Я вообще ничего не могу.
Ну что же. Я в этом не виноват.
Если она теперь стала такая, ну, какая она теперь, и если так будет всегда, тут уже ничего не поделаешь, и я в этом не виноват. Раз она ничего не хочет, я могу делать, как хочется мне. И потереться, и кончить с фонтанчиком. В конце концов, почему бы и нет? Она говорит, что не может пошевелиться. Значит, она не станет отодвигаться. Я снимаю с нее одеяло. Смотрю на ее попку. Она большая, ну, попка. Как раз как мне нравится.
— Звездочка, — говорю. — А если я...
— Нет.
— А если я все-таки...
Я лежу на кровати рядом со Звездочкой. Звездочка спит. Я лежу рядом с ней и не сплю. Мертвый мальчик лежит между нами и жутко храпит. И поэтому я не могу заснуть, он мне мешает своим жутким храпом. Все, с меня хватит. Я пихаю его локтем, и он просыпается.
Мертвый мальчик просыпается и говорит:
— Какого черта...
— Заткнись.
Мертвый мальчик говорит:
— Ну и зачем ты меня разбудил? Мне снился такой замечательный сон.
— Слушай, заткнись, — говорю. — Я пытаюсь заснуть, а ты мне мешаешь.
— Так я ни слова вообще ни сказал.
— Ты храпел.
— Я не храплю. — Мертвый мальчик говорит: — Я же мертвый. А мертвые не храпят.
— Перевернись на бок. — Я пихаю его, заставляя перевернуться на бок.
Мертвый мальчик переворачивается на бок. Он уже не храпит. Но лишь потому, что не спит. Он говорит:
— Мне надо сказать тебе кое-что, Ствол.
Мертвый мальчик лежит на боку, спиной ко мне. Такой весь неприветливый.
— Что сказать?
— Скоро что-то случится, что-то очень плохое.
— Ничего не случится.
— Уже случилось. — Мертвый мальчик говорит: — Ты очень нехорошо поступил с этой девочкой, очень нехорошо. Ты ее трахал без презерватива. И подсадил на наркотики. Она бы давно забеременела, если бы ты не был таким придурком.
Я говорю ему:
— Я не придурок. И вообще убирайся из моей кровати. Я буду спать.
— Нет, не будешь. — Мертвый мальчик говорит: — Теперь ты вообще никогда не заснешь. Таблетки — они убивают сон.
Я закрываю глаза и говорю:
— Я буду спать. Я очень устал, и мне жутко хочется спать.
— Нет, сначала я расскажу тебе, что ты сделал. — Мертвый мальчик переворачивается на спину и говорит: — И что ты делаешь. И что будет потом. А будет все очень плохо.
— Что? — Я открываю глаза и смотрю на мертвого мальчика, который лежит на спине, как живой, и смотрит в потолок. — Что будет потом? Что будет плохо?
Мертвый мальчик поворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза и говорит:
— Все будет плохо. С тобой что-то случится, Ствол. Что-то очень плохое. Уже совсем скоро. И когда это случится, мне не хотелось бы оказаться на твоем месте.
* * *
—...убери его...
Звездочка трясет меня за плечо. Сидит на мне и трясет за плечо. Пытается разбудить. Уже утро.
—...Ствол, убери его...
Звездочка сидит на мне и трясет за плечо. Я притворяюсь, что сплю.
—...вынь его. Вынь немедленно...
Я сплю.
—...Ствол...
Я сплю.
—...Ствол. Ствол. Ствол...
Я притворяюсь, что вот только проснулся, и говорю:
— Что?
— Ствол. — Звездочка трясет меня за плечо. — Убери его, убери, убери...
— Что убрать?
Звездочка сидит на мне верхом и держит меня крепко-крепко. Двумя руками. И кричит прямо мне в ухо:
— Ствол. Ты слышишь, что я говорю?
— Что, малыш? Зачем ты меня разбудила?
— Ствол. Послушай меня. Оно все-таки было. Ночью.
— А что было ночью? — Я сажусь и отталкиваю ее, ну? чтобы она с меня слезла. Только не грубо, а ласково. Потому что я ее люблю. Я обнимаю ее, чтобы она не подумала, что мне неприятно, ну, что она сидела на мне верхом. Это было приятно, но неудобно. И я не хочу, чтобы она на меня обижалась.
Звездочка говорит:
— Он во мне.
— Кто? — говорю.
— Он во мне, Ствол.
— Кто? — Я действительно не понимаю.
— Ну, твой этот...
— Какой мой этот?
— Твой пенис.
— Кто?
— Твой безобразник. — Звездочка говорит: — Он во мне.
— А, — говорю. — Кажется, я понимаю. Тебе дать салфетку?
— Нет. — Звездочка говорит: — Твой безобразник. Он во мне. Он застрял.
Я улыбаюсь ей и говорю.
— И вовсе он не застрял. Вот он, смотри. У меня в трусах.
— Нет, не надо...
— Почему?
Звездочка качает головой:
— Там кровь.
— Где?
— У тебя на трусах. Они все в крови.
— Это не кровь, — говорю. — Это апельсиновый сок с газировкой. Я его пролил. И он потом высох. Я уже даже не помню, когда это было. Сто лет назад.
