— Нет, не снимай...
Она не дает мне снять трусы.
— Да я только разок посмотрю.
— Нет, не надо. Там кровь.
— Это не кровь, — говорю.
— Она везде. Кровь.
— Не везде и не кровь. Это просто такие трусы. Правда прикольные?
— Не надо. — Звездочка говорит: — Не шевелись...
— Поздно. Уже шевелюсь.
— Ты все испачкаешь...
— Да нету там никакой...
— Нет, не снимай...
— Я просто проверю. Ты говоришь, что в тебе застрял мой безобразник. А я тебе говорю, что он здесь, у меня в трусах. И хочу, чтобы ты посмотрела и убедилась. Если он там, в трусах, значит, в тебе его нет. Потому что он там, у меня в трусах. У меня он один. Их не два и не три. У меня только один безобразник. — Я оттягиваю резинку и заглядываю себе в трусы. Да, он там, мой безобразник. Я его вижу. Он там. Сидит спокойно у меня в трусах и даже не знает, что происходит. Звездочка тоже не знает, что происходит. Она крепко зажмурилась и не смотрит. — Звездочка.
— Он во мне. — Звездочка слезает с кровати и говорит: — Я его чувствую.
— В тебе его нету и быть не может.
— Он там, в моей норке.
— Нет, не там. — Это она так называет свою волосатую дырочку. — Потому что он здесь, у меня. Посмотри.
Звездочка стоит на ковре, как-то странно стоит, чуть прогнувшись. Как будто ей неудобно стоять.
— Нет, не трогай меня. Не трогай. — Она отходит на пару шагов. Она странно ходит, не так, как обычно. Как будто хочет меня рассмешить. Только она вовсе не хочет меня рассмешить. Это видно по ее лицу. — Не трогай меня. — Она не может ходить, потому что ей больно. — Ствол. — Она морщится. — Он во мне. Такой твердый. Сделай, чтобы он стал мягким.
— Что? — Я просто сижу на кровати и вообще ничего уже не понимаю. — Он мягкий. Он тут, у меня. У меня в трусах. И он вовсе не твердый.
— Он твердый. Твердый. Сделай, чтобы он стал мягким. — Она не открывает глаза. Она говорит с закрытыми глазами: — Он там, во мне...
— А если я сделаю, чтобы он стал мягким, тебе уже больше не будет больно?
— Не будет. Ой...
Я качаю головой.
— Ну хорошо, — говорю. — А как сделать, чтобы он стал мягким?
— Я не знаю. Это же твой безобразник, вот ты и придумай. — Ей больно, и поэтому не хочется разговаривать. Ну, от боли. Она стоит посредине комнаты. Как-то странно стоит, чуть прогнувшись. Ну, как тогда. Когда она только что встала с кровати. Звездочка говорит: — Подумай о чем-нибудь, от чего тебе сразу не хочется глупостей.
— Да мне и так их не хочется, никаких глупостей. — Я говорю очень быстро. Мне хочется, чтобы ей не было больно. Ну, чтобы боль поскорее прошла. Я хочу сделать что-нибудь, чтобы ей не было больно. Но у меня ничего не выходит. — Звездочка. Послушай меня. Мне не хочется никаких глупостей.
— Да. Еще раз.
— Что?
— Скажи это еще раз.
— Что? Что мне не хочется глупостей?
— Да. Скажи это еще раз. И продолжай повторять, пока тебе не расхочется глупостей.
Я пожимаю плечами. Делаю, как она просит. Повторяю:
— Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей...
— Подумай о чем-нибудь грустном. Ой. Ой...
— О чем?
— Ну, о чем хочешь. О чем-нибудь грустном, от чего у тебя все опадает и тебе больше не хочется глупостей...
Ага. Я знаю, о чем надо подумать, чтобы мне не хотелось вообще никаких глупостей.
— О твоей маме. Сейчас я подумаю о твоей маме. Когда я думаю о твоей маме, мне уж точно не хочется глупостей. Самое верное средство.
— Да, давай. — Звездочка говорит: — Давай думай...
Она издает всякие звуки, ну, такие... такие звуки, от которых мне сразу хочется глупостей, и мой безобразник становится твердым и очень большим. Но тот безобразник, который в ней, он вовсе даже не настоящий, и поэтому он не становится тверже и больше, так что это не важно, что происходит с моим настоящим. Который у меня в трусах.
— Знаешь, Звездочка, твоя мама — это так пакостно, просто даже не знаю как. Почти так же пакостно, ну, как эти, которые с ананасами на головах. Как капуста. И лук. И бананы. — Нет. Бананы сюда не подходят. Бананы вкусные. — Как картошка. Имбирь. И имбирные пряники. Пастернак. И еще этот... шпинат. И фасоль. И еще пастернак...
— Получается. Он становится меньше.
— Как попасть в тюрьму. Или как если тебя убьют. Как ходить в школу. Не ходить на вечеринки к друзьям. Скучно и пакостно.
Все, от чего сразу не хочется никаких глупостей.
Звездочка выпрямляется и говорит:
— Получается.
У нее все лицо мокрое. Ну, от пота. Но она уже не морщится от боли. Оно становится мягче. Как безобразник. Который, как она говорит, застрял у нее внутри. Только он не застрял. Потому что его там нет.
— Он выходит наружу. — Звездочка говорит. — Вот он. На пол упал.
— Я его подниму. — Я спрыгиваю с кровати, и бросаюсь на пол, и поднимаю этого безобразника, которого нет. Ну, который, как она говорит, выпал у нее из дырочки и упал на пол. — Засуну его обратно к себе в трусы. — Какой безумный, безумный мир. — Ну, вот, — говорю. — Все в порядке.
Звездочка открывает глаза. Они такие красивые.
— Мы это сделали, Ствол. Ты у меня не мужчина, а зверь. — Она тяжело дышит. Вдыхает и выдыхает. Ей не хватает воздуха. Она открывает окно. Ей жарко. Она садится на краешек кровати. Я держу ее крепко-крепко, обнимаю двумя руками. Она дышит так тяжело, а я прижимаю ее к себе. Я пытаюсь ее успокоить. — Держи меня, Ствол. — Звездочка говорит. — Крепко-крепко держи.
— Я...
— Помоги мне, Ствол. Мне страшно. Помоги мне. Пожалуйста.
— Я держу тебя.
— Я без них не могу. Не могу.
— Без кого?
— Без таблеток. Достань мне таблеток.
— Каких таблеток?
— Я без них не могу. — Звездочка говорит: — Помоги мне. Дай мне таблетки.
— У нас нету таблеток. Звездочка, как я дам тебе таблетки, если у нас их нету?
— Мне все равно. Просто дай мне таблетки.
— Звездочка, что с тобой? — Она уже дышит получше. Не так тяжело. Я по-прежнему держу ее крепко-крепко, но она уже дышит значительно лучше. — С тобой никогда раньше такого не было. Ты же — самая разумная девочка из всех девчонок, которых я знаю. А сейчас тебя словно замкнуло. Ну, что-то в мозгах переклинило. И нам надо придумать, как сделать так, чтобы этого не было. Чтобы у тебя мозги встали на место. А то будет беда.
