— Я — жираф-призрак, — говорит Джим, как будто это все объясняет.
— Ну, я здесь по делу. Помогаю полиции вести расследование. Среди этих тапок есть два моих. Хотя я слабо себе представляю, как мне теперь их найти, не говоря уж о том, чтобы подобрать пару.
— Вот один, — говорит Джим, указав на искомый тапок правым передним копытом. — А вон там — второй, — говорит он, указав на второй тапок левым передним копытом.
— Круто. И как ты так быстро с ними разобрался?
— Они сделаны в виде инопланетных пришельцев, — объясняет жираф. — А все остальные — обычные шлепанцы. Просто коричневые или в клеточку.
Я киваю.
— И еще от них пахнет.
— У тебя, наверное, очень чувствительный нос, если ты различаешь запахи тридцати разных пар тапочек. Да, очень чувствительный. — Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я добавляю: — Или, может быть, просто большой.
— Чушь собачья. Без хвостика.
Потом мы какое-то время молчим. Я подбираю свои тапки в виде инопланетных пришельцев, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и говорю:
— Ну что, я пойду?
— А меня чего спрашивать? Если я безобразный и скверный характером, это еще не значит, что я твоя мамочка.
— Слушай, если ты будешь и дальше меня преследовать…
— Я тебя не преследую, делать мне нечего.
— Куда бы я ни пошел, ты всегда там.
— Значит, это ты меня преследуешь. Если по здравому размышлению.
— По здравому размышлению?! Не смеши мои очки, — говорю я, поправляя очки. — Ты — жираф-призрак, а призрачные жирафы не мыслят здраво. Это общеизвестный факт. Так что давай возвращайся в шкаф. Где тебе самое место.
— Хорошо, — говорит Джим, забираясь обратно в шкаф. — Увидимся в камере, дятел.
Я надеваю тапочки в виде инопланетных пришельцев на руки, как перчатки в виде инопланетных пришельцев, и закрываю шкаф. Остальные двадцать девять пар тапочек остаются лежать на полу. И только почти у двери до меня вдруг доходит, что сейчас сказал Джим.
— Погоди. Ты сказал «в камере»? Это в какой камере? В тюрьме?
— Я тебя не слышу, — говорит Джим из шкафа. — Я в шкафу.
Я открываю шкаф и повторяю вопрос:
— Ты так сказал?
— Ну, наверное.
— А почему ты так сказал?
— Этот полицейский, он еще в доме, — объясняет Джим, почесывая седалище кончиком хвоста. — Если он увидит, что ты забрал эти тапки, он тебя арестует. За извращенство отправления правосудия.
— За извращение.
— Извращение — дело житейское, а извращенство карается по всей строгости, — говорит Джим с умным видом. — Тапочки как вещественные доказательства должны быть подвергнуты обязательной экспертизе.
— Здесь еще двадцать девять пар. Приблизительно. Никто даже и не заметит, что одной не хватает.
— Хорошо, Спек, но давай предположим. Старушка невиновна. Тапки подбросил маньяк-бабушконенавистник. Скажем, племянник, у которого зуб на бабку. И лишь на одном из всех шестидесяти отдельных тапок остался волос с лодыжки злодея. Я подчеркиваю: лишь на одном. А если как раз на твоем? Старую леди признают виновной и посадят в тюрьму. За преступление, которое она не совершала. Таким образом, пострадает невинный. А почему? Потому что удобство собственных ног для кого-то, не будем показывать пальцем, важнее торжества справедливости.
Я закусываю губу.
— Лично мне глубоко фиолетово, — продолжает Джим. — Ну, посадят бабулю, оно даже и к лучшему. В супермаркете меньше толкучки на одну тормознутую бабку. Просто я за тебя волнуюсь. Чтобы тебя потом совесть не мучила.
Я улыбаюсь тепло и сердечно.
— Что, правда?
— Что?
— То, что ты сейчас сказал. Что ты за меня волнуешься.
— Вот только не надо сентиментальных соплей. Тем более когда мы в спальне, наедине. Что люди подумают?!
Я сажусь на краешек кровати.
— Но никто же не знает, что мы сейчас здесь.
— Спек, иногда ты меня пугаешь. Тебе, пожалуй, пора. Пока тот полицейский не вызвал подкрепление.
— Ой, я про него и забыл. До свидания, Джим.
— Чао-какао. — Обольстительно вильнув задом, он исчезает среди верхней одежды.
Я мчусь обратно в гостиную, но потом, вспомнив про тапки в виде инопланетных пришельцев у себя на руках, разворачиваюсь на ходу, возвращаюсь в спальню, открываю окно, кидаю тапки подальше в сад и спускаюсь в гостиную.
— Прошу прошения, что так долго, инспектор. Тут на удивление уютный сортир.
Полицейский и Бабуля Кошак по-прежнему сидят на диване. У Бабули подбиты оба глаза. Раньше я этого не замечал.
— Ну, нам пора, — говорит полицейский, вставая. Бабуля Кошак тоже встает, ее наручники погромыхивают на ветру. Странно, что ветер дует в помещении. Либо где-то открыто окно, либо у кого-то из нас очень простуженная душа.
Золотые дожди
У нас с Воздержаньей выявили рак мозга. Доктор Яблочко сказал, что мы слишком много времени проводим перед телевизором. Но скорее всего причиной развития заболевания стала Эддина телеантенна. Как бы там ни было, у нас у обоих рак мозга, и мы оба умрем.
— Мы правда умрем? — уточняю я у доктора в наш следующий визит.
Жена сидит рядом, ее прямые каштановые волосы собраны в прямой каштановый хвост круглой коричневой резинкой. Она вынимает руку из кармана своей длинной коричневой юбки и берет меня за руку.
— Нет, — говорит доктор Яблочко. — Можно вас прооперировать. Вскрыть черепную коробку и прооперировать мозг.
Я смотрю на жену и улыбаюсь. Она смотрит на меня и не улыбается. А потом — улыбается.
— Доктор Яблочко, а можно прооперировать нас с женой одновременно? Мы будем держаться за руки.
— Да, разумеется.
— И долго нам ждать?
Доктор Яблочко заворачивает манжет и смотрит на часы у себя на руке.
— Минут десять.
— Тогда, — говорю я, вставая, — нам, наверное, надо идти.
— Можно поехать на автобусе, — предлагает Воздержанья.
— Не нужно на автобусе, — говорит доктор Яблочко, поднимая телефонную трубку. — Я закажу вам такси. За наш счет.
Мы с Воздержаньей лишь переглядываемся.
Через пару минут мы опять переглядываемся, но теперь уже — на стоянке перед поликлиникой, залитой ярким солнечным светом. Подъезжает такси. Таксист в белых перчатках.
Всю дорогу мы держимся за руки. От поликлиники до больницы — минут пять на машине, но когда у тебя рак мозга, пять минут — это очень долго.
