— Более-менее да.
Я просто сижу, утопая в своем высокотехнологичном кресле, и вспоминаю наш вчерашний разговор с женой. Дело было уже под вечер. Я смотрел телевизор, сериал о путешествиях во времени. Жена тоже смотрела, но на часы. Она спросила, почему я все время молчу, и в ответ я промолчал.
— Но ты, Спек, не расстраивайся. В твоем случае чем раньше, тем лучше. В смысле, не будем лукавить: ради чего тебе жить?
— Как я понимаю, это была ирония. Потому что, видишь ли, так получилось, что перед тобой человек, у которого есть все. Высокоскоростной доступ в Интернет. Красавица-жена…
— Которой отчаянно необходимо как следует попастись.
— Что ей необходимо?
Жираф скабрезно подмигивает, и я понимаю, что он имел в виду.
— А, понимаю. В смысле, заняться сексом. Воздержанья не интересуется сексом.
Жираф смеется.
— Воздержанья? Воздержанья Спектр?
— А что? Красивое имя, — говорю я в защиту имени.
— В общем, Воздержанье Спектр отчаянно необходимо как следует попастись, рьяно и зажигательно. Я бы и сам ее этого самого, Спек. Если бы скотоложство не было вне закона. И если б мой член был поменьше. И если бы я не был мертвым.
— Прошу прощения, но мы с Воздержаньем любим друг друга.
— Тогда что ж у тебя жизнь такая хреновая?
— Ладно, — говорю я. решив сменить тактику. — Давай предположим. Буквально на пару минут. В качестве аргумента в дискуссии. Что жизнь у меня, как ты говоришь, хреновая. Хотя она не хреновая. Вовсе наоборот. И ты это знаешь, и я это знаю. Мы оба знаем. Но если, и я подчеркиваю слово «если», у меня была бы и вправду хреновая жизнь, что бы ты предпринял по этому поводу?
— Э?
— Ну давай. Взмахни палочкой. Дай мне загадать три желания.
— Ты меня с кем-то путаешь, — говорит Джим. — Я — жираф-призрак, а не какой-то задрипанный волшебник. А если ты будешь и дальше проявлять откровенный идиотизм, я лучше пойду себе восвояси. Забурюсь в бар, напьюсь. А ты сам выкручивайся как знаешь.
— Понял, отвял. Только, пожалуйста, не называй меня Спек. Меня зовут Скотт Спектр, можно просто Скотт. Так что, мы будем смотреть кассету?
Он наклоняет голову к серебристому видаку, вставляет кассету, давит подбородком на верхнюю крышечку. Потом принимается бить копытом по передней панели, пытаясь нажать на PLAY. Я сую ему в ноги пульт.
— Скотт Спектр, — говорит жираф. — Вот твоя жизнь. Прошлая, нынешняя и будущая.
Жжжжж. А потом сквозь густой туман проступает школьный стадион. На поле — два мальчика, в одном из которых я узнаю себя. Вот он я, слева. С растрепанной челкой, в очках. А справа — Плут Дубина, единственный парень, который показывал мне свой писюн. Его галстук сбился на сторону, на рубашке оторваны две пуговицы. Он лезет в карман пиджака, вынимает оттуда чипсу и сует себе в рот.
— Хочешь?
— Ага.
— Со вкусом креветок. Слямзил в папином баре. Он дает мне одну чипсу.
— Ты уже начал дрочить?
Я пожимаю плечами.
— Ну, ты и тормоз, — говорит он с набитым ртом. — Ну а сны тебе снятся? Так что потом вся постель мокрая?
— Я с одиннадцати лет не мочусь в постель.
— Не в этом смысле, придурок. — Он достает из кармана целую пригоршню чипсов и набивает полный рот. — Ты вообще знаешь, что такое спермач? — Он тычет мне кулаком между ног и говорит: — Такая белая штука, которая у тебя в яйцах. Которая льется наружу, когда дрочишь.
— Когда чего делаешь?
— Ты что, не знаешь, что это такое?
Очевидно, не знаю. Потому что качаю головой.
— Нет, ты точно придурок. С тобой бывало такое: моешься в ванне, и тут в ванную входит мать, и у тебя вдруг встает?
Я киваю.
— А потом ты дрочишь. Ну, чтобы не стояло. Неужели ты никогда не дрочил?
— Специально — нет.
Он ковыряет в носу, запустив палец в ноздрю до самых мозгов. Штука, которую он вынимает, похожа на драгоценный камень, но он вытирает ее о мой школьный пиджак.
— Ты идешь на вечеринку?
— На какую вечеринку?
— Ну, к Лайзе. Она что, тебя не приглашала?
— Нет.
— Ну, так скажи ей, пускай пригласит, — говорит Дубина.
Я краснею и отворачиваюсь.
— Ты что, боишься?
— Да нет, не боюсь.
— Ну, так скажи ей.
— Вечером по четвергам меня никуда не пускают, — честно признаюсь я. — У нас банный день. То есть вечер.
— Нет, ты точно придурок. — Дубина бьет меня кулаком в живот и убегает.
Смена кадра. Теперь на экране — урок географии. Мы с Плутом Дубиной сидим на предпоследней парте. Лайза сидит прямо за мной.
Учитель стучит по доске фломастером.
— Столица Египта. Кто-нибудь знает?
Я знаю ответ, разумеется, знаю. Но я молчу.
Смена кадра. Крупным планом — моя подмышка, где пятно пота растекается наподобие рисунка на географической карте.
Лайза подается вперед и тычет в Плута Дубину линейкой.
— Эй, — шепчет она. — Так чего, придешь ко мне на вечеринку?
Плут кивает.
— А кто еще будет?
Дубина пихает меня локтем под ребра.
— Вот он.
Я весь напрягаюсь в ожидании тычка линейкой, но тычка не случается.
Учитель подходит к нашей парте.
— Скотт, ты знаешь ответ? Столица Египта?
— Нет, сэр.
— А это что у тебя ?
— Ничего. — Но у меня что-то есть. И я прикрываю его рукой.
— Надеюсь, это так или иначе связано с географией.
Очевидно, что с географией это не связано, потому что я мну эту штуку и пытаюсь засунуть в карман. Дубина хватает ее, в смысле, штуку, поднимается на ноги и размахивает ею в воздухе.
— Я знаю, что это. — Он разглаживает листок. — Любовное письмо.
Учителя это нисколечко не веселит.
— Дай сюда, Дубина.
— Лайза, ты любовь моя…
— Дубина, сядь.
— …полюби и ты меня.
Класс бьется в истерике. Ребята шепчутся, пихают друг друга под ребра, обзывают меня придурком и умственно отсталым уродом, убогим с рождения, и никто, я уверен, не знает, что раньше так называли жертв талидомида, лекарства от токсикоза, которое, как оказалось, вызывало необратимые повреждения эмбриона.
Я вытираю соль со стекол очков.
