— Джим, я ни слова не говорил о том, чтобы что-то гладить.
— …и попрыгать на чьей-то кровати.
— Надеюсь, ты по моей-то не прыгаешь?
— Только когда ты не видишь.
— А когда я не вижу, то все нормально? Ладно, надеюсь, ты хотя бы сперва вытираешь копыта.
— Конечно, — говорит Джим с обидой. — За кого ты меня принимаешь? Я их вытираю. О твою подушку.
— И ты еще удивляешься, почему тебя никто не любит.
— Призраки созданы не для того, чтобы их любили. Боялись — да. Любили? Нет.
— Но ты и не страшный. Ты просто противный.
Ответ Джима таков: он отходит на пару шагов для разбега и мчится на меня, скорчив страшную рожу. Я, разумеется, не впечатляюсь.
— И что это было?
— Ничего.
— Ты что, пытался меня напугать?
— Нет.
— Тогда к чему эти нелепые спазмы лицевых мышц?
Он пожимает плечами.
— Это я пошутил. Типа такая ирония.
— Какая ирония? Да в тебе, как говорится, нет ни одной ироничной косточки. У тебя вообще нет костей. Но если бы они были, среди них не было бы ни одной ироничной.
— Собственно, в этом и заключается ирония, — говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Они такие ироничные, что их нет вообще.
— Не умничай, Джим. Тебе не идет.
Джим тяжко вздыхает и бежит в спальню. Рысью.
— Эй, ты куда?
Он пожимает плечами.
— Замечательно. Ты приходишь ко мне, жрешь мою пиццу…
— А ты о чем думал, когда оставил ее в шкафу?
— Ну, я не думал, что ты сожрешь ее всю.
— Я — существо, руководствующееся инстинктом. Я вижу пиццу, я ее ем.
— Да уж, инстинктом, — говорю я, поправляя очки. — Ты — существо хитрое и расчетливое. Бездушное, холодное, ну и…
— И?..
— Что «и»?
— И что?
— Что «и что»?
— Ты сказал, что я бездушный, холодный и, — говорит Джим. — Бездушный, холодный и какой еще?
— И расчетливый.
— Э?
— Ты — бездушное, холодное и расчетливое существо. Ты и сейчас себя так ведешь. Как бездушное, холодное и расчетливое существо. Стараешься сбить меня с толку, так что я забываю, что хотел сказать. Если бы ты был существом, руководствующимся инстинктом, тебе бы хватило ума не говорить такие дремучие глупости.
Он облизывает ноздрю.
— Ты, Джим, страдаешь ярко выраженным избирательным идиотизмом. Потому что ты умный, когда захочешь, — говорю я, садясь на краешек кровати. — Но ты почему-то предпочитаешь скрываться за этим… за этим дурацким фасадом.
— Я тебе не нравлюсь, да?
Я хочу сказать: «Да, не нравишься. Ты меня раздражаешь». Хочу сказать — и не могу. Мне нужна его помощь. Мне нужно, чтобы он просветил меня в сексуальных вопросах; чтобы он меня научил что к чему.
— Ты мне нравишься, Джим, — говорю я, скрестив пальцы за спиной.
— А что ты там прячешь?
— Где?
Джим с подозрением глядит на меня.
— За спиной.
— Ничего.
Я раскрещиваю пальцы и показываю ему пустую руку.
— Ты что, пальцы скрещивал?
— Нет.
— Скажи еще раз. Скажи, что я тебе нравлюсь. Только теперь держи руки перед собой, на коленях. Чтобы я их видел.
Я кладу руки поверх своих спальных шорт, стараясь не прикасаться ни к чему, что могло бы откликнуться на прикосновение.
— Джим, ты мне нравишься. Ты — мой лучший друг.
Пару секунд он молчит. Просто стоит и моргает. Потом обходит кровать, заглядывает мне за спину, ничего там не находит и возвращается на прежнее место.
— Что, правда?
Я убежденно киваю, раскрещивая скрещенные пальцы на ногах.
— Но я думал, что твой лучший друг — Вик Двадцатка.
— Он был моим лучшим другом, но потом появился ты и стал лучшим, а Вик перешел на второе место. Кстати, откуда ты знаешь про Вика?
— Я потому что шпионил, — говорит Джим совершенно обычным, даже где-то небрежным тоном. — И не раз наблюдал, как вы с ним играли в компьютерные игрушки у него дома.
Я киваю с мечтательным выражением.
— Славные были деньки.
Джим кривится. Если вы видели, как кривятся жирафы, вы должны знать, что это не самое приятное зрелище.
— Компьютерные игрушки — занятие для идиотов. И скучно к тому же. Просто сидишь, тупо пялясь в экран, и орудуешь стиком. Так сказать, дрочишь палку.
— Не просто какую-то палку. А джойстик, гейм-контроллер.
— Ага, палка радости. Но как ни крути, палка есть палка. Хреновина из пластмассы с красной кнопочкой наверху. Ты ее двигаешь, и по экрану бежит маленький человечек и стреляет в дебилов-монстров.
— Вообще-то они не дебилы, — говорю я в защиту монстров. — Ты знаешь, что такое искусственный интеллект?
Он качает головой.
— То же самое, что и твой искусственный идиотизм, только наоборот.
Он кивает.
— В старых игрушках монстры были вполне предсказуемы, они действовали по четко заданному сценарию. А в игрушках последнего поколения монстр может спрятаться, например, за кустом и ждать, пока ты не пройдешь мимо. А когда ты будешь проходить мимо, он выскочит из-за куста, схватит тебя и съест. Или он может замаскироваться. Например, ты заходишь за кустик, а тот вдруг хватает тебя и ест. И все — ты умер. Минус одна жизнь.
Джим приподнимает бровь.
— Еще бывает, что есть два монстра, как бы склеенные друг с другом. Ты убиваешь одного, и тут отклеивается второй и убивает тебя. Или монстр может уйти в невидимость, а потом неожиданно материализоваться прямо у тебя перед носом, и ты натыкаешься на него и умираешь.
Джим молчит. Кажется, мне удалось произвести на него впечатление. В кои-то веки.
— А это в какой игре?
— Да в любой может быть. Я просто примеры привел, навскидку.
— А можно мне тоже сыграть?
— Во что?
— В эту игрушку с монстрами.
— Да их много, с монстрами, — говорю я. — Если хочешь, можно пойти к Вику и поиграть.
— Правда можно?
Я пожимаю плечами.
— В эту игрушку, где монстры. Где они делаются невидимыми, и нападают, и все такое.
— Я же тебе говорю: их таких много. Игрушек с монстрами.
