На мой взгляд, все готовы были лизать ему руки, но так прямо
об этом сказать не могли.
— Пусть лижет руки своим тараканам, — крикнула мне Тамарка.
— Совсем Зинка-пензючка с ума сошла!
Зинаида подарила Фролу Прокофьевичу Полный энтомологический
словарь на молдавском языке, которого тот не знал от роду. Таких словарей у
него уже была целая библиотека — это единственное, от чего отказывались
официанты. Интересно, что он будет делать с секс-набором? Неужели и его потащит
своим официантам? Те только рады будут.
Фрол Прокофьевич с вежливой улыбкой принял очередной
словарь, (между прочим, уже мог бы и выучить молдавский) и трибуну предоставили
первой жене, то есть моей Тамарке.
О Тамарке могу сказать всего несколько слов: она моя подруга
и, думаю, этим сказано все. Тамарка красива, как и все мои подруги, деятельна и
сокрушительна. Она умеет поймать за хвост свою птицу-счастье, но тут же
открутит ей голову. Уверена, то же произойдёт с легендарным конём, которого,
безусловно, Тамарка легко на скаку остановит. Что касается горящей избы, то
туда Тамарка не только бесстрашно войдёт, но даже успеет выйти, прихватив все,
для неё интерес представляющее.
Кстати изб этих она и сама подожгла немало. В общем, Тамарка
настоящая русская баба, со всеми присущими русской бабе недостатками, которые
иностранцы доверчиво принимают за достоинства.
Приосанившись, встала она и обвела присутствующих строгим
взглядом. Все замолчали.
— Прокопыч! — пламенно начала Тамарка. — Мы все, здесь
собравшиеся, знаем тебя и вдоль и поперёк, и каждая скажет: хороший ты мужик,
Прокопыч! Больше бы таких мужиков! Чтобы всем хватало! Чтобы не передавать тебя
одного из рук в руки! И я так думаю, что там, за нами, ещё приличная собралась
толпа несчастных баб, которым требуется твоё тепло. И что характерно, Прокопыч,
не учится на чужих ошибках народ. Не учится! Вот я. Пострадала, глупостей
наделала, такого мужика потеряла и что? Зинка, зная это, повторила все мои
подвиги, а следом за ней и Белка.
Зинка и Белка удручённо закивали. Тамарка с презрительным осуждением
посмотрела на них и продолжила:
— Прокопыч, дорогой ты наш муж! Любимый! Драгоценный! Нет
человека умней тебя, добрей, красивей! Твоя тонко чувствующая душа немало от
женской жестокости пострадала, и страх меня берет сколько пострадает ещё. Когда
же ты возьмёшься за ум, Прокопыч? — с чувством вопросила Тамарка. — Когда
поймёшь, что нет у тебя дороже баб, чем все, здесь собравшиеся? Когда
прекратишь ты ставить эти свои дурацкие эксперименты? Короче, Прокопыч,
откажись от ненужных исканий и заживём по-хорошему.
Дальше в течении сорока минут шли призывы на ту же тему.
Когда Тамарка выдохлась, все выпили, закусили, и она подарила белую рубашку,
которую мы купили накануне.
После этого обычно события развивались в известном порядке:
Фрол Прокофьевич выступал с ответным словом, униженно благодарил собравшихся,
изумлялся как терпят они его, такого несносного, и поражался тому, что его не
бросают. Следовали клятвенные заверения в том, что в ближайшие годы он
постарается исправиться и будет жить в дальнейшем лишь по указке своих
святейших супружниц, чего в принципе они много лет и добивались.
Затем жены, друг дружку перебивая, интенсивно песочили его
на все лады. Это происходило часа два. Столько же Фрол Прокофьевич каялся.
Закончив экзекуцию, жены напрочь о нем забывали и принимались за обсуждение
своих проблем…
Обычные посиделки близких подруг, дружных давно и не имеющих
друг от друга секретов. Здесь поднимались разнообразные темы: их настоящие
мужья, привычки этих мужей, их недостатки и, реже, достоинства. Шмотки, сплетни
были тоже предметами большого интереса. Были и громкие песни, в основном
лирическая тема, реже патриотическая. Порой, если сильно перебирали, пускались
и в пляс.
Все это обязательно продолжалось до утра под активное
употребление алкоголя. То, как Фрол Прокофьевич отправлялся спать, обычно
оставалось незамеченным.
Само собой, что к утру подгулявшие жены входили в раж и
зверски кидались друг на друга где с кулаками, а где и с подручными предметами,
чем своего общего мужа и будили.
Он вскакивал и бросался их разнимать.
Дальше шли слезы и упрёки: «Почему ты защищаешь её? Почему
не защищаешь меня?»
Вой стоял на всю квартиру. Ревели все, кроме меня и Фрола
Прокофьевича. Я не ревела потому, что мне было глубоко плевать, а Фрол Прокофьевич
— потому что не имел такой возможности — он был близок к потере чувств и со сна
ещё плохо соображал. Думаю, он ревел после нашего ухода, когда начинал мыть ту
посуду, которую мы, конечно же, оставляли ему в самом непотребном виде. Но слез
его не видел никто.
Естественно, и на этот раз все были уверены, что день
рождения пройдёт по привычному сценарию, но все вышло не так.
Как обычно, Фрол Прокофьевич взял слово и… сказал совсем не
то, что ожидалось. Речь его, несмотря на непривычную краткость, буквально
парализовала окружающих. Даже меня.
— Дорогие мои жены, — торжественно начал он. — Безмерно вам
благодарен за ваши ласку, тепло и доброту. Настала очередь вам отдохнуть,
потому что теперь я окончательно женюсь вот на этой прекрасной женщине, вашей
подруге Соне, — и он показал на меня.
Воцарилось молчание. И в этой кромешной тишине раздалось
глупое хихиканье Зинки-пензючки.
— Он шутит, — сказала она и зашлась смехом.
Следом за ней засмеялись остальные. Больше всех ржала моя
Тамарка. Я приготовилась к драке, а потому разозлилась и сказала:
— А что вы ржёте? Что тут смешного, если мы с Фрысиком
решили пожениться?
— Да-да, — поддержал меня Фрол Прокофьевич. — На этот раз
все получилось особенно удачно. Обычно вы сдруживались после нашего развода или
перед ним, а Соню вы знаете уже до того, как мы поженились. Большой прогресс.
Его оптимизм не передался никому.
— Они шутят! — истерично закричала Полина.
— Конечно шутят! — вторила ей Изабелла. — Шутят! Шутят!
— Нет, не шутят, — вынесла приговор Тамарка. — Он подарил ей
эту шляпу.
Все с ненавистью уставились на мою шляпу.
— Да, — храбро признался Фрол Прокофьевич.
— Сволочь! Сволочь! — вскрикнула Полина и выскочила из
комнаты.
— Вот же урод! — прошипела Татьяна и вышла следом.
— Зря радуешься! — зло пропела Изабелла и выплыла за
подругами.
— Это! Это! — зеленея от гнева, взвизгнула Зинка-пензючка и
побежала за Изабеллой.
У двери она нашла нужное слово и, надернув на лоб сползающий
с неё парик, выкрикнула:
