— Да то, что Зинка подсунула тебе домработницу, которая
должна была убить тебя и твоего кота, а для отвода глаз почистить ваш сейф.
Уверяю, это она сделала с громадным удовольствием.
— Не сомневаюсь, — согласилась Тамарка. — Это единственное
из сказанного тобой похоже на правду. Все остальное ерунда. Мама, ты только не
обижайся, я с удовольствием читаю твои книги, но то, что ты сейчас говоришь, ни
в какие ворота не лезет. Зинка не такая дура, чтобы своими руками подсовывать
мне домработницу, собирающуюся убить меня посредством моего кота. Мама! —
неожиданно взвилась Тамарка. — Тьфу! Это даже произносить противно!
— Что?
— Да то, что ты нагородила. Тьфу! Тьфу-тьфу-тьфу! Стыд
какой! И я ещё это слушаю. Знали бы мои партнёры, руки бы мне не подали. С
тобой, Мама, легко угодить в сумасшедший дом.
О, как она оказалась права! Для некоторых именно так эта
история и закончилась.
— Ну, как хочешь, — обиделась я. — Не делай прививки. И тебе
и коту будет хуже. Что я в самом деле для таких неблагодарных стараюсь?
Глава 23
Я обиделась на весь белый свет. Так всегда: самое
невероятное люди с радостью за правду принимают, а очевидного не хотят
замечать.
В этом их беда.
А моя беда в том, что я слишком умна и добра, что безмерная
проницательность, помноженная на ум, талант, на мои уникальные аналитические
способности…
Да, что-то я слишком. Скромности иногда не хватает,
согласна…
Но как же помнить о скромности при моем-то уме, таланте,
проницательности, красоте…
Да. Красота-то здесь причём?
Ну, ладно, дело не в этом.
В общем, обиделась я на Тамарку. Когда делаешь какое-то
дело, всегда хочется признания успехов, а тут такое пренебрежение.
«Ну и пусть живут как хотят, — подумала я. — Пускай их всех
там хоть передавят, перетравят и перережут — и пальцем не шевельну. Что мне,
заняться нечем? Вот баба Рая с Санькой не сегодня завтра вернуться, а у Саньки
все ещё нет шведской стенки…
Черт! Стенку же должен делать Евгений, а у Саньки уже и
Евгения нет, так я постаралась. А все виноваты они, эти жены, во главе с
Тамаркой! Я, можно сказать, усердствовала, не жалея живота своего, семьёй
рисковала и что же? Тамарка со своим Даней-уродом осталась, а я одна. И ради
чего? Ради того, чтобы этих дурочек не поубивали? Господи, да общество мне ещё
и порицание вынесет за то, что я их спасла. Нет, я убийце помогать не буду,
конечно, но и мешать не стоит.»
В общем, я решила не вмешиваться, а зажить своей жизнью. Я
легла на диван и несколько дней с неослабевающим интересом читала подряд все
свои книжки. Перерывы делала лишь на обед и короткий сон…
Кстати, очень быстро выяснилось, что книжек я написала
катастрофически мало. Перечитала их за четыре дня. И что теперь прикажете
делать? Куда убить время? Не читать же чужие!
Я прошлась по квартире, не зная куда применить себя. Лишь
тогда я заметила какой в моем доме беспорядок. Чуть больше месяца отсутствовала
баба Рая, но складывалось впечатление, что здесь уже нарос приличный культурный
слой, скоро раскопки можно будет делать. И это при том, что главного сорильщика
— моего сына Саньку — баба Рая увезла с собой.
Я представила, сколько радости получит баба Рая, каким
ценным человеком почувствует себя и присущая мне вредность взбунтовалась.
«Не бывать этому!» — воскликнула я и схватилась за ведро и
тряпку.
В моей жизни обычно на пути таких похвальных намерений
всегда вырастают непреодолимые препятствия. Выросли они и на этот раз. Позвонил
Евгений.
— Ты куда пропал? — удивилась я, тут же вспомнив, что обычно
он всегда был рядом.
— Только не подумай, что собираюсь мириться, — начал длинной
преамбулой Евгений, — Тамарка права, ты несносна…
— Если уж берёшься цитировать Тамарку, — грубо оборвала его
я, — так делай это хотя бы правильно. Она говорит, что я невозможная.
— Ты и несносная, и невозможная, — разозлился Евгений, — но
через несколько дней приезжает Санька, а я обещал ему шведскую стенку. Я не
могу его обмануть, у него и без того горе.
Мне стало дурно.
— Боже, что за горе? — страшно испугавшись, закричала я.
— А разве иметь такую беспутную мать, это не горе? Я с
ужасом думаю, что с этим мальчиком будет, если я от тебя уйду.
— А ты разве ещё не ушёл? — заволновалась я.
Евгений вдруг сделался чрезвычайно рассудителен и заговорил
буквально по-мужски.
— Понимаю, что ты мечтаешь отделаться от меня, — спокойно
сказал он, — но не выйдет. Я не брошу пацана на произвол судьбы. Оставить его с
тобой, это то же, что отдать ребёнка на воспитание шайке шимпанзе. Завтра ты
вляпаешься в новую историю, а потом в другую и так до бесконечности, а
воспитание вещь тонкая и требует каждодневного вложения себя в другого
человека.
Я пришла в восхищение.
— Что ты сказал? Повтори. Только медленно, и, желательно, по
слогам.
Рассудительность мигом покинула Евгения, и он закричал:
— Иди ты к черту! Ты когда-нибудь будешь серьёзной?
— Более чем сейчас — никогда, — заверила я. — Ты сам не
понял, что сказал. Это же вещь! Это уже, как говорят итальянцы, мотто —
остроумное изречение. Понимаешь? А ведь до общения со мной ты был, прости, примитивен.
До общения со мной тебе и в голову не пришло бы сказать такое.
— Да что я сказал-то? — уже заинтересовался Евгений.
— Ты сказал, что воспитание — это каждодневное вкладывание
себя в другого человека.
— Хм, — почему-то смутился Евгений. — Это я такое сказал?
Звучит двусмысленно. Действительно, до общения с тобой мне и в голову не пришла
бы такая пошлость. Таким воспитанием все мужики занимаются и с жёнами и с
другими бабами, я только думал, что это называется по-другому.
Может он изрёк что-то слишком тонкое, но я не поняла и
постеснялась спрашивать, дабы не прослыть бестолковой. Вместо этого я сказала:
— Если ты собираешься приехать, то знай: я делаю в квартире
уборку.
— Это зря, — не одобрил Евгений, — еду же делать Саньке
шведскую стенку, а следовательно собираюсь пилить и строгать.
Не могу сказать, что это меня огорчило. Я охотно рассталась
с тряпкой и ведром и тут же позвонила Полине. Я, конечно, дала себе клятву не
лезть в их дела, но надо же было узнать живы ли они.
— Я жива, — сообщила Полина, — но лишь потому, что дома
сижу.
