Я говорила и понимала сама, что звучит неубедительно, но от
страха, как назло, в голову лезла одна глупость. И ведь не было же у нас ничего
с этим чёртовым Фрысиком, может с кем и было, но только не с ним. И надо же
мне, невинной, так вляпаться. Евгений разошёлся не на шутку. Таким я не видела
его никогда. И что он привязался-то к этому несчастному Фрысику?! Можно
подумать я большего повода ему не давала! Нет, Фрысик его только и злит!
Так всегда: когда врёшь — тебе верят, а стоит раз в жизни
правду сказать, и тут же уличат во лжи. Вот хоть бери и только ври всю жизнь.
Сами меня на это толкают.
— Женечка, — пятясь к стене, пролепетала я, — я говорю тебе
только правду…
Я уже влипла в эту стену вместе со стулом, на котором сижу.
— Женечка, абсолютную правду…
В этой бедной стене уже отпечаток, наверное, на всю жизнь
останется. В знак памяти об этом безтормозном ревнивце.
— Ты должен мне верить, Женечка.
— Чем докажешь? — рявкнул он.
«Господи! Чем же я докажу? Фрысик-то мёртв уже! А его жены
потопить меня всегда будут рады. Особенно Татьяна. Она Женьку уже зайчиком
называет.»
— Ну, хочешь, я тебе поклянусь. Чем хочешь поклянусь.
Он задумался.
Я поняла, что на правильно пути и с энтузиазмом продолжила:
— Ты же знаешь, какая я суеверная. Очень суеверная. Я, вон,
и к пророчице уже ходила. Я очень суеверная, клятву никогда не нарушу. Я
поклянусь тебе, чем угодно. Всем, чем скажешь. Могу даже самым дорогим для
себя, самым святым.
На лице его появилось такое милое недоумение, вытеснившее
эту ужасную, обезображивающую его ярость.
— Чем же?
«Господи! Да что же у меня святое-то? Быстро-быстро, пока он
не передумал! Да что же у меня самое дорогое-то? Черт, с перепугу все забыла!»
— Красотой своей, Женечка, поклянусь. Своей красотой
необыкновенной. Вот если вру, то пускай в тот же миг стану уродиной.
Евгений воззрился на мой незаживающий «фарш», на пожелтевшие
фингалы — конечно, все это не красит, согласна, но что же мне было делать?
— Ты, я думаю, этим уже кому-то поклялась, — предположил он.
— Ну чем же мне тогда поклясться-то тебе? — уже раздражаясь,
спросила я. — Вот клянусь тебе, чем хочешь, не было у нас ничего с этим Фры…
Тьфу! С Прокопычем этим!
Заметив моё крайне нервное состояние, Евгений, как обычно,
смягчился.
— Ты вот что, Соня, поклянись мне…
Глава 25
Но взять с меня клятву он не успел. Раздался звонок в дверь.
Нервы наши были так напряжены, что я взвизгнула, а Евгений вздрогнул.
— Сиди здесь, — приказал он и пошёл открывать.
Я затаилась, прислушиваясь к тому, что происходит в
прихожей. На всякий случай я взяла в руки кухонный топорик.
— Ай, ты ж, божечки ж! Ай, да как же ж мы засралися-то! —
услышала я плаксивый голос бабы Раи и грязно про себя выругалась.
Вот зря поленилась и не навела порядок, теперь меня всю
жизнь этим корить будут. Но кто же знал, что она так рано припрётся?
Эх, все беды на мою голову! То травят, то баба Рая приехала!
— А мама? Мама где? — услышала я нетерпеливый голосок сына и
тут же прослезилась.
— Мой ты хороший! Где он мой, маленький?! — радостно закричала
я.
— Я уже не маленький! — возмутился из прихожей Санька.
Сердце моё зашлось от нежности и любви. Я выбежала из кухни.
Санька уже мчался мне навстречу. Я бросилась к нему, он ко мне, Евгений к бабе
Рае, баба Рая к чемоданам…
И началось вавилонское столпотворение. Все говорили хором,
никто никого не слушал, но радость лилась рекой.
— Мама! Мама!
— Сынок! Сынок!
— Вот же ж как же ж это ж можно же так засратися-то я вас
спрошу? Это ж всего ж-то ж за один-то ж месяц, дорогие ж вы ж мои!
— Почему так рано? Баба Рая, я бы сам вас встретил и домой
привёз!
— Молчи ж уже ж, что б ты б там привёз…
— Сыночка, как ты вырос и похудел…
— Мама, мама, я наловил тебе бабочек, насобирал ракушек и
камушков красивых. Посмотришь?
— Он же ж, герой он наш, насобирал, а я ж это ж все ж
тащила, на горбу ж своём, килограммы ж эти.
— А папа сделал мне шведскую стенку? — последний Санькин
вопрос прозвучал настоящим выстрелом.
Шведскую стенку!!!
Папа, то есть Евгений, побледнел и привалился к нашей, с
ободранными обоями.
— Я тебе завтра сделаю, сынок, — начал мямлить он и, вдруг
хлопнув себя по голове, закричал: — Баба Рая! Что вы делаете?!
— Дак распуковываю ж чумаданы, — степенно пояснила баба Рая.
— Запаковывайте обратно. Мы едем на вокзал!
— Как — на вокзал? — хватаясь за сердце и прижимая к себе
сына, закричала я.
— Почему на вокзал? — зарываясь в меня, заплакал Санька,
забыв, что он уже не маленький.
— Опять жа ж что ли ж на вокзал? — расстроилась баба Рая. —
А я ж такси уже отпустила ж.
— Почему вы не дали телеграмму? — рассердился Евгений. — Я
бы вас встретил.
Баба Рая обиженно поджала губы и шарманку свою завела
голосом на удивление заунывным:
— Дак мы ж сидели ж там, в вашем море, сидели ж, да и
соскучились. «Поехали Санька до хаты,» — сказала я. Мы и поехали. Все,
молодёжь, я к сестрице своей на недельку хочу, в деревню, молочка, медика. Да и
от Саньки, буяна этого отдохну. Ой, надоел жа ж мне! Главно, на море уже
побывала, у черта на куличиках, а к родной сестре, что у меня под носом в
деревне, добраться никак не могу. Шестьдесят вёрст от Москвы. Не-е, молодёжь,
Саньку свово берите, и поехала я. Или не положен мне отпуск?
— Положен, очень положен, — заверил Евгений. — Я даже
отпускные вам выплачу вперёд, только и Саньку с собой в деревню возьмите, —
сказал он, лихорадочно шаря по карманам. — Я и отвезу туда вас сам. Прямо к
сестрице и прокачу с ветерком под самый её домик.
Баба Рая задумалась, не слишком возражая против такой
перспективы. Смущал её только Санька. Ей явно хотелось прокатиться одной.
Я мигом все поняла и Евгения поддержала:
— Там утки, уточки, сынок, и во-от такие медведи! Ты же
хотел на ведмедиков поглядеть? — спросила я, почему-то подражая бабе Рае.
