Предупредив водителя, что скоро вернусь, я помчалась в свою
квартиру. Не собираясь там задерживаться надолго и очень опасаясь столкнуться с
Евгением, я вырвала из блокнота листок и написала первое, что в голову пришло.
Глупое, конечно, враньё: что вынуждена была отлучиться по делам Маруси, что
подробности потом, что целую и все как в таких случаях полагается.
Я положила записку на видное место: на тумбочку рядом с
телефоном, и собралась уже уходить, но зазвонил мой мобильный. Поспешно
выхватив из кармана трубку, я прижала её к уху — это был Фрол Прокофьевич.
— Соня, вы никому не сказали о том, что я жив? — первым
делом поинтересовался он.
— Нет, не сказала, — успокоила я его.
— Спасибо, Соня. Мне срочно надо вас видеть. Сможете
приехать?
— Смогу, — не раздумывая, ответила я.
Моя поспешность его смутила.
— Это не в Москве, — замялся он.
— Предвидела это и взяла машину, — крикнула я. — Быстрей
говорите куда ехать.
— Ручка и бумага у вас есть под рукой?
И вот тут-то я повела себя как настоящая дура — я
перевернула блокнотный листок, тот, на котором написала записку Евгению и,
приготовившись писать, крикнула:
— Бумага есть, записываю!
И Фрол Прокофьевич продиктовал:
— Рязань, улица Рязанская, дом шестнадцать, Талейкина
Галина. Адрес простой, легко запоминается, — добавил он.
— Да, легко, — согласилась я. — Подъезда нет?
— Нет, это частный дом моей двоюродной сестры, — пояснил
Фрол Прокофьевич. — В доме два входа. Один центральный, ведёт в сам дом. Второй
вход в зеленую дверь сбоку, там небольшое помещение, где вы и найдёте меня.
И я, ничего лучше не придумав, приписала под адресом
«зелёная дверь сбоку».
— Очень жду вас, Соня, приезжайте скорей, — попросил Фрол Прокофьевич.
— Выезжаю и скоро буду, — пообещала я.
Машинально перевернув листок блокнота, я увидела на обратной
стороне записку, написанную для Евгения, и с удовлетворением повесила её на
самое видное место, рядом с зеркалом над телефоном.
После этого с чувством исполненного долга я покинула свою
квартиру. Вернулась в автомобиль и сказала Тамаркиному водителю:
— Едем в Рязань.
Он несколько удивился, но не возразил, лишь сказал, что
тогда нужно заехать на автозаправку.
— А куда там в Рязани? — поинтересовался он. — Я этот город
знаю.
— На улицу Рязанскую, дом шестнадцать, зелёная дверь сбоку,
— сказала я и с удовлетворением добавила: — Адрес простой.
* * *
Большую часть пути меня мучили две проблемы: отношения с
Евгением и, что гораздо хуже, жареный поросёнок. В компании с говядиной Мирабо
и сырым мясом с ананасами этот чёртов поросёнок никак не хотел усваиваться,
истязая меня такой отрыжкой, накладывающейся на изжогу, что мне уже было не до
Фрола Прокофьевича. Я даже не осознавала куда еду. Изредка мелькали мысли, что
возможен разрыв с Евгением, что ждут меня неприятности, но было это где-то от
моей жизни далеко.
Я ворочалась на сидении, охала, ахала и пыхтела до тех пор,
пока водитель не заинтересовался моим состоянием. Решив, что нет смысла
скрывать, я честно во всем призналась. Водитель поддержал меня, сказал, что у
него это частенько бывает и даже снабдил какими-то ферментами.
Не могу удержаться, чтобы не похвалить современную
фармацевтику.
Сто раз повторю: как далеко шагнула медицина!
Я проглотила всего несколько таблеток, а поросёнок начал
перевариваться с таким свистом, что пришлось останавливаться буквально под
каждым десятым кустом.
С одной стороны я была даже рада, поскольку очень переживала
за свою фигуру, но с другой стороны это сильно сдерживало наше продвижение на
пути к Рязани. Дорога была буквально устлана…
Но дело не в этом, на улицу Рязанскую мы приехали уже ночью.
Поэтому зеленую дверь пришлось искать с фонарём. К тому времени благодаря
ферментам я уже вновь обрела свою обычную лёгкость и на крыльцо взлетела как
пушинка.
Взлетела и постучала.
В окне загорелся свет.
Я постучала ещё.
— Кто там? — спросил мужской голос.
Это был голос Фрола Прокофьевича.
Признаться, я опасалась ловушки, поэтому на всякий случай
сошла с крыльца и боязливо оглянулась на Тамаркиного водителя. Тот, как ни в
чем не бывало, закуривал сигарету. Эта обыденность добавила мне духу, и я
крикнула:
— Это я, Соня, открывайте.
— Сейчас, — услышала я в ответ и, секунду спустя дверь
распахнулась.
На пороге стоял Фрол Прокофьевич в махровом халате. Я
стыдливо отвернулась. Не знаю почему, но мужчина в халате ужасно смущает меня.
Торчащие из-под халата волосатые и в любом случае кривоватые ноги кажутся мне
верхом неприличия.
Так, отвернувшись, я и вошла в дом.
Вошла и удивилась. Фрол Прокофьевич, человек с детства
привыкший к роскоши, в обывательском, конечно, понимании, вынужден был
прозябать в таких отвратительно скромных условиях. Узкая комната, железная
кровать, лоскутное одеяло, полное отсутствие телевизора. Там даже стула
приличного не было. И стола. И, простите, совершенно не ясно было, где туалет.
А ведь он мог в любую минуту мне пригодится после этих чудесных ферментов. И
поросёнка. И всего прочего.
Фрол Прокофьевич торопливо накинул на кровать скомканное
одеяло, в совершенно невообразимом пододеяльнике (думаю, ровеснике Джорджа
Вашингтона) и пригласил меня:
— Присаживайтесь.
— Как? — изумилась я. — Прямо на постель? Вы бы хоть с верху
набросили что-нибудь.
— Простите, у меня ничего нет, — вспыхнул он.
— Так сказали бы. Я привезла бы вам покрывало. И простыней.
И пододеяльников захватила бы с наволочками. Горе горем, но нельзя же так
опускаться.
И я опустилась на неубранную кровать, а куда было деваться?
Не стоять же. После говядины Мирабо, сырого мяса и поросёнка это было не только
трудно, но и небезопасно.
Фрол Прокофьевич присел со мной рядом и осторожно
поинтересовался:
— Сонечка, а откуда вы знаете, что у меня горе?
— Господи, ну не от радости же вы сюда-то забились!
— Да, не от радости, — пригорюнился он. — Какая уж тут
радость?
— Так давайте рассказывайте поскорей, — воскликнула я,
тревожно прислушиваясь к разгулу поросёнка в желудке.
