– Любка, прекрати истерику, – отвечала мама, а то я тебе пришлю приглашение.
Мама окончила институт и проработала в Красноярске еще два года. Люба родила в Израиле девочку, которую назвала Машкой, Мириам. До моего рождения было еще далеко.
Там, в Красноярске, мама хотела одного – вернуться и сказать старосте все, что она о нем думала. Нет, лучше сломать ему жизнь.
Она вернулась и нашла его. В психбольнице. По дорожке шел глубоко больной человек, который боялся поднять голову и смотрел только себе под ноги.
– Ну что? Ты уже совсем большая? Тебе уже ничего не страшно? – спросила меня недавно мама.
Мне страшно. Очень. Даже больше, чем в двадцать лет. Потому что уже понимаешь, чего бояться. Это не конкретный, а вселенский страх. За завтрашний день, за будущее детей, за здоровье мамы. И сделать с ним ничего нельзя. Потому что есть что-то – судьба, Бог, провидение, фатум – можно назвать как угодно, который отвечает за то, что произойдет в следующий момент. Или не произойдет.
Мама осталась вдовой в двадцать восемь лет. С ребенком на руках.
По официальной, ее, версии, муж, то есть мой отец, погиб в авиакатастрофе за границей. В Алжире, где он работал по мидовской линии. Я никогда в это не верила. Даже не знаю почему. Как не верила в то, что его родители – свекор со свекровью – на следующий день после похорон единственного любимого сына выставили за порог нелюбимую невестку с ненужной им внучкой. Хотя... Правда в том, что мама действительно осталась вдовой. И наверняка свекровь что-то ей не то сказала, а мама не промолчала, а схватила ребенка, чемодан и ушла, громко хлопнув дверью. Это на нее очень похоже. Про отца я ничего не знаю. Только то, что он был похож на актера Игоря Костолевского. Видимо, в то время, когда я задала вопрос про отца, а было это достаточно поздно, лет в десять, маме нравился именно Костолевский. А так она могла бы с легкостью назвать Юрия Гагарина или Адриано Челентано. Это тоже в ее стиле.
Когда по телевизору показывали кино с Костолевским, я хватала маленькое зеркальце, подсаживалась близко к экрану и внимательно рассматривала нос, подбородок, профиль. Сравнивала... Совершенно ничего общего. Я искала внешнее сходство не только с Костолевским, но и с другими актерами и певцами, которыми «интересовалась» мама. У нас над журнальным столиком висел вырезанный из обложки пластинки портрет Окуджавы. Даже к нему я подсаживалась с зеркалом.
– А почему у тебя нет ни одной свадебной фотографии? – донимала я маму.
– Потерялись. Мы ведь часто переезжали.
– А почему нет ни одной фотографии моего отца? А почему нет фотографии, где он со мной? С младенцами все фотографируются. Неужели вы вообще нигде не фотографировались?
В конце концов мама принесла мне большую потертую черно-белую фотографию. Группа людей рядом с памятником. Крым. Второй ряд стоит бочком, почти прижавшись друг к другу. Первый ряд – мужчины, присевшие на корточки. Лиц почти не видно – фотографу пришлось отойти на приличное расстояние, чтобы все влезли.
– Вот, держи и отстань от меня. Во втором ряду видишь, вот, слева, это мы. Во время свадебного путешествия.
Я дрожащими руками взяла фотографию. Разочарованию моему не было предела. В том месте, на которое показывала мама, стояли две плохо различимые напряженные фигурки, по просьбе фотографа плотно прижавшиеся друг к другу. Совершенно одинаковые люди, в штанах и блузках, с короткими стрижками. И не понятно, кто из них мужчина, а кто женщина.
– А ты справа или слева? – уточнила я.
– А? Справа. Кажется. – Мама вглядывалась в снимок и тоже гадала, кто из них кто.
Фотографию я забрала. И долго, с лупой, вглядывалась в смытые лица. Причем одно лицо, явно похожее на мамино, было лучше видно. Так мне казалось.
– Ну расскажи мне что-нибудь! – канючила я. – Где вы жили? А у тебя было свадебное платье?
Вот в чем я не сомневаюсь, так это в истории их знакомства, которую рассказала мама, чтобы я от нее отвязалась.
Мама тогда работала в адвокатуре и бойко шагала по карьерной лестнице. Единственное, что тормозило стремительное восхождение, – всплывающее в анкете место рождения и прописки.
– Пойдем сегодня в ресторан, – предложила подруга по отделу, – отметим развод. Заодно все расскажу.
Подруга недавно оформила фиктивный брак, а теперь по-настоящему развелась. Бывший фиктивный муж получил достойное вознаграждение, а подруга стала москвичкой в первом поколении.
Попасть в ресторан тогда можно было, только имея связи или за деньги. А в определенные дни – когда ресторан закрывался на спецобслуживание – ни деньги, ни связи не работали.
Вот почему подруга выбрала именно тот ресторан? Почему она тогда отказалась идти в другой? Никто не знает.
– Мы должны туда попасть, – сказала подруга.
– Как?
– Не знаю.
– Ладно, – согласилась мама.
В моде тогда были парики. Мама достала себе очень хороший через знакомую, работавшую в постижерском цехе, из натуральных волос, что было большой редкостью.
Мама сняла парик и бросила его в лицо подруге, которая в тот момент общалась с метрдотелем.
– Понимаете, у нас повод, – объясняла подруга, шурша купюрой.
– Я все понимаю, – разводил руками метрдотель, – у нас ужинают мидовские работники. Спецобслуживание.
– Крыса! – закричала мама. – А-а-а-а!
– А-а-а-а! Живая! Крыса! – закричала подруга, совершенно натурально отмахиваясь от парика так, что парик опять полетел к маме.
– Крыса! Там, вон, побежала! – орала мама как резаная, показывая в сторону мусорки.
– Крыса? В ресторане? А если крысы, то и мыши, точно. Женщина видела? Они по вестибюлю бегают? Ну вообще уже! – зашептались люди в очереди в гардеробную.
– Идите, идите уже, – замахал руками метрдотель, – прекратите крик.
Так мама с подругой оказались в зале. Не успели они усесться и сделать заказ, как к их столику подошли двое приятных молодых людей и попросили разрешения присесть.
– Я видел ваш трюк с крысой, – сказал один из них маме, – впечатляет. Вы не актриса, случайно?
– Нет, я юрист. Специализация – хозяйственное право. Раздел имущества в случае развода, наследственные споры и прочее. А вот она – мама кивнула на подругу – только что стала москвичкой, оформив и расторгнув фиктивный брак. Мне продолжать?
Надо добавить, что мама сидела со стоящими дыбом волосами (был парик, и голова, соответственно, не мыта), а брови еще не научилась выщипывать, что придавало ей сходство с испанской художницей Фридой Кало. Да, у нее была грудь третьего размера и природная «инакость» – барышня со смуглой кожей и миндалевидным разрезом глаз.
Тот молодой человек влюбился с первого взгляда – видимо, это был его тип женщины.
