— Ты же знаешь, Тедди, я ненавижу эту глухомань, — проворчал Грейди.
— Догадываюсь, — признался Гэттл.
Он не обижался. Грейди просто по-другому смотрел на Фоллс-Энд. С самого детства.
— Не представляю, как ты можешь здесь жить.
— И у меня нет ни малейшего желания куда-то уезжать.
— Но Тедди, ведь мир так велик.
— Не для таких, как я, — возразил Тедди, и от правдивости собственных слов ему вдруг стало до смерти тоскливо.
— А мне не терпится вернуться в мегаполис, — заявил Грейди, и Тедди понял, что разговор у них идет не на равных.
Грейди Веттерс не был главным центром его собственной вселенной, скорее он напоминал планету, вокруг которой вращались поклонники вроде Тедди. И такую перемену темы разговора друг Грейди Веттерса воспринял как лучшее, на что он мог надеяться: «Довольно уже страданий, скажи лучше, что ты думаешь обо мне?»
— И в какой же город? — спросил Тедди.
В его тоне проскользнула легкая обида, которую Грейди попросту не заметил.
— Да в любой большой город. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
— Чего же ты тогда медлишь? Уезжай, куда хочешь, и дожидайся там своих денег.
— Мне позарез нужны бабки. Я на мели. Последние полгода спал как бомж, где придется.
Это было новостью для Тедди. Раньше он слышал лишь, что в целом художественная деятельность приносила Грейди приличный доход. Он продал несколько картин и имел заказы на будущее.
— Я думал, у тебя дела идут прилично. Ты же говорил мне, что кое-что продал.
— Но платят-то мало, Тедди. К тому же едва у меня появляются деньжата, как я умудряюсь тут же спустить их. Иногда даже еще до того, как получаю. Похоже, в последнее время я сильно подсел на наркоту.
Вот это Тедди понимал. Героин жутко пугал его самого. Травку можно покурить и бросить, но героин превращал человека в полное дерьмо, готовое, как говорится, питаться отбросами и согласное ради очередной дозы продать родную сестру за четвертак. Впрочем, если бы до этого дошло, Тедди с удовольствием заплатил бы за Мариэль Веттерс гораздо больше.
— Ладно, но сейчас ты ведь уже оклемался?
— М-да, стало получше, — проворчал Грейди.
Но он произнес это так вяло, что Тедди испугался за него.
— Ну да, мне лучше, чем раньше.
— Уже кое-что, — растерянно произнес Тедди, не зная, что еще сказать. — Послушай, я понимаю, что Фоллс-Энд — не для тебя, но по крайней мере здесь у тебя есть крыша над головой, кровать в теплом доме и готовые помочь люди. Если уж тебе надо дождаться появления денег, то лучше тут, чем на какой-то помойке. Все относительно, приятель.
— М-да, все относительно. Может, ты и прав, Тедди.
Он обхватил ладонью затылок друга и улыбнулся. В его взгляде сквозила такая жуткая печаль, что Тедди готов был пожертвовать самым дорогим, лишь бы избавить друга от грусти. Забыв все обиды и тут же простив эгоизм Грейди, он просто предложил:
— Тогда, может, заедем к Дэррилу? Здесь-то оставаться нет никакого проку.
— Конечно, почему бы нет. — Грейди выбросил окурок сигареты. — А у тебя есть травка? Я не в силах слушать бредятину Дэррила на ясную голову.
— Ну есть немного. Хотя мне не хотелось бы заявляться с ней к Дэррилу. Там она исчезнет еще до того, как я успею свернуть цигарку. Давай заедем ко мне, разомнемся пивком и покурим. А когда ты достаточно поглупеешь, присоединимся к той пьянке.
— Звучит заманчиво, — согласился Грейди.
Они допили пиво и удрали из «Лестера», обогнув бар сбоку, чтобы не видеть больше Кэтлин Кавер с ее задиристым петухом. По пути к пикапу Тедди комары успели еще больше покусать друзей, поэтому, зайдя в дом, Тедди отыскал флакончик каламина, пока Грейди ставил музыку — знаменитый в 70-х годах прошлого века альбом фолк-рок-группы «Кросби, Стиллз, Нэш и Янг» «Улица четырех дорог». Их музыка не звучала бы более расслабляющей, даже если бы на подпевках выступал сам Будда. А потом Тедди достал пакет с травкой, чертовски славной травкой, и они вовсе не поехали на вечеринку к Дэррилу Шиффу, а проболтали чуть ли не до рассвета. Грейди поведал другу много такого, о чем никогда не рассказывал прежде, включая историю про самолет, найденный его отцом и Полом Сколлеем в дебрях Северного леса.
— Ну класс! — выдыхая сладковатый дым, покачал головой Тедди. — Значит, у тебя есть шикарный выход.
Он проковылял в спальню, и Грейди услышал, как друг шарит по шкафам, вываливая на пол содержимое ящиков. Вскоре Тедди вернулся с какой-то визитной карточкой, счастливо ухмыляясь, словно держал в руке выигрышный лотерейный билет.
— Самолет, приятель. Ты расскажешь им о самолете…
В ту ночь на автоответчике Дарины Флорес появилось сообщение, и впервые за много лет сообщение приняли к сведению.
И началось…
Глава 14
Лежа в темной спальне, Дарина Флорес то погружалась в забытье, то выплывала из него. Противопоказанные ее натуре обезболивающие вызывали дрожь в ногах и лишали нормального сна. Сны, впрочем, были, но довольно странные. Она не назвала бы их ночными кошмарами, поскольку практически не ведала страха, но ее поражало ощущение падения, затягивания в бездонную пустоту. Испытывая незнакомую прежде боль, женщина остро чувствовала нехватку милосердной помощи. Дарина служила не имевшему жалости божеству, никому не дарившему утешения во времена страданий. Это был бог зеркальных отражений, бог формы без содержания, бог крови и слез. Охваченная страданием, она осознала, почему многие предпочитают верить в иного бога, уповать на него, пусть даже сама она видела в нем лишь существо, относившееся к страданиям с обычным для богов пренебрежением. Возможно, единственное подлинное отличие заключалось в том, что ее бог получал удовольствие от чужих мучений и терзаний; во всяком случае, он не был равнодушным.
Дарина привыкла считать, что легко переносит боль, но испытывала первобытный ужас перед обжигающим огнем, и болевая реакция на ожоги не соизмерялась с серьезностью повреждений. Даже от незначительного ожога — случайного легкого соприкосновения с пламенем свечи или догорающей спички — ее кожа покрывалась волдырями, а все тело сотрясала умопомрачительная дрожь. Психиатр мог бы заподозрить детскую травму, несчастный случай в юности, но она никогда не обращалась к психиатру. И любому специалисту по психическому здоровью пришлось бы углубиться во времена гораздо более ранние, чем обычные детские воспоминания, чтобы найти источник ее страха перед огнем.
Но сны этой страдалицы основывались на реальности: она пережила в свое время жуткое падение и обжигающую мощь огня, и где-то в глубине это горение по-прежнему продолжалось. Так покарал их иной бог, и она ненавидела его за это. Сейчас, однако, внутренняя глубинная боль обрела жесточайшее внешнее проявление, и его серьезность скрывали от нее лечебная повязка и запрет на использование зеркала.
