Однажды кто-то заметил ему, что существует различие, реальное или воображаемое, между «суждением» и «осуждением», хотя старик считал это главным образом вопросом преференции; первое — на его взгляд — имело более значимую весомость и надежность.
— Суждение, — говорил тот человек, и его бас рокотал над паркетным полом номера вашингтонского отеля, — находится в сфере человеческого правосудия, но осуждение — в сфере божественного.
Откинувшись на спинку кресла, он довольно улыбнулся. Его идеальные зубы белели на фоне безупречной эбеново-черной гладкости кожи, но сцепленные на скромном животике руки так часто омывались кровью, что ее следы, по убеждению Элдрича, вполне могли проявиться под микроскопом в ультрафиолетовом излучении.
Перед ним лежал документ, подробно описывающий акты насилия, пыток и массовых убийств, — результат многолетних расследований группы людей, ныне уже убитых, убитых агентами этого хитроумного философа, и в глазах падшего лидера Элдрич увидел, что ему предназначили подобную судьбу.
— Неужели? — откликнулся он. — Чертовски интересная мысль, однако я придерживаюсь того понимания «суждения», что дается в Библии короля Якова.
[42]
— Ложное понимание! — воскликнул мужчина с безоблачной уверенностью истинного невежества. — Скажу более понятным языком: судим я буду не человеческим судом, но предстану на суд Господа, и Он одобрит деяния, на кои вынудили меня Его враги. Бездушные скоты. Грешники.
— А женщины? — вопросительно произнес Элдрич. — А дети? Все они тяжко согрешили? Как прискорбно для них.
Мужчина возмутился:
— Я же сказал вам, мне известны и понятны эти голословные утверждения. Враги продолжают распространять лживые слухи, желая очернить меня, но я не имею отношения к выдвинутым против меня обвинениям. В ином случае Международный суд в Гааге уже призвал бы меня к ответу, а я не получал оттуда никаких повесток. И сие означает, что никто в земном мире не предъявит мне иск.
Правда звучала несколько иначе. Международный суд собирал досье на падшего лидера, но этому процессу постоянно препятствовали убийства важных свидетелей, как за пределами страны, где он более десяти лет вел истребительную партизанскую войну, так и внутри нее, где у власти теперь находились люди, которые использовали этого человека и его силы для своих собственных целей и предпочли бы предать забвению некоторые особо щекотливые подробности прошлого, стремясь раскрыть новые объятия своего рода демократии. Даже в Соединенных Штатах нашлись политики, готовые возлюбить этого мясника и насильника, видя в нем союзника в борьбе против мусульманских террористов. Однако во всех отношениях он являлся позорным камнем преткновения: для союзников, для врагов и для всего рода человеческого.
— Так что, мэтр Элдрич, мне неясно, почему вы предпочли поверить наветам этих людей и согласились принять их иски. Что такое этот документ? Что такое «гражданское дело»? Мне неведомо, что сие означает. — Он держал, как дохлую рыбу, предъявленную ему Элдричем стопку бумаг, где описывались истребительная резня, насилие и перечислялись имена жертв. — Я согласился встретиться с вами, потому что вы сообщили моему помощнику, что располагаете сведениями, кои могли бы быть мне полезны в продолжающихся нападках на мою репутацию, сведениями, способными помочь мне в борьбе против очернения моего имени. А вместо этого, похоже, вы встали на сторону этих грешников, этих порочных фантазеров. И как же, интересно, это может помочь мне? Как?
Он уже кипел от злости, но Элдрича его кипение не волновало.
— Если вы признаете вашу вину и ваши преступления, то можете еще спасти себя, — заявил он.
— Спасти себя? От чего?
— От проклятия вечных мук, — пояснил мэтр.
Смерив законника изумленным взглядом, человек захихикал.
— Уж не проповедник ли вы? Может, вы почитаете себя посланцем Господа? — Хихиканье сменилось хохотом. — Я — посланец Господа. Взгляните! — Сунув руку за ворот рубашки, он вытащил богато украшенный золотой крест. — Убедились? Я — христианин. И потому сражаюсь в своей стране с врагами Господа. И именно поэтому ваше правительство дает мне деньги и оружие. И потому же профессионалы из ЦРУ консультируют меня в вопросах тактики. Все мы призваны вершить дела Господни. А сейчас, старина, ступайте с Богом, пока вы не довели меня до безумия, и забирайте с собой ваши смехотворные бумажонки.
Элдрич встал. Внизу за окном перед ним раскинулась оживленная улица. Там дожидался Коллектор. Отсюда из-за оконного стекла его силуэт выглядел чернильной кляксой.
— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Элдрич. — Увы, больше я ничем не могу вам помочь.
Выйдя из отеля, он прошел мимо Коллектора, но они не взглянули друг на друга. Коллектор затерялся в толпе делегатов какой-то конференции, а позднее тем же вечером тот посланец Господа в своем шикарном номере узнал на собственном опыте, что нет практически никакой разницы между «осуждением» и «судом Божиим».
Это досье, уже закрытое, также находилось где-то в подвале. Элдрич мог в любой момент достать его, но в этом не было нужды. Его память оставалась идеальной, и в любом случае вряд ли ему придется точно цитировать обстоятельства смерти того падшего лидера — по крайней мере, в этой жизни. Теперь он редко посещал залы суда, и порой ему не хватало яростной полемики юридических споров, удовольствия от сознания того, что закон выиграл в сложном деле и что проигравший извлек уроки.
Однако же теперь ему не приходилось больше тревожиться из-за различия между законом и справедливостью. Как и любой юрист, он знал слишком много неудачных случаев, поскольку справедливость оказывалась в итоге зависимой от требований закона. А теперь они с Коллектором по-своему восстанавливали естественный порядок в самых тяжких делах, преступлениях, без сомнения заслуживающих сурового приговора в глазах всех, кроме самого закона.
Но в подвале хранились также папки некоторых незакрытых дел. Их Элдрич предпочитал считать «нерешенными» или «сложными», и по большей части против упомянутых в них подозреваемых не предпринималось никаких действий. Эти папки просто увеличивались в объеме по мере добавления сведений, очередных мелких свидетельств, способных, однако, отягчить участь связанных с делом лиц.
Одна из таких папок содержала дело детектива Чарли Паркера и связывалась с делами его помощников, как фигурально, так и буквально, посредством двух черных тесемок, пропущенных через дырочки в корешках зеленых папок. Элдричу давно хотелось, чтобы эти документы просто пылились в подвале, как простые документы, не имевшие отношения к делам, преследуемым законом. В конечном счете, он полагал, что Паркер выполняет одну, общую с ними задачу, хотя, возможно, не захотел бы в этом признаться. Коллеги этого детектива, Ангел и в особенности Луис, представлялись более проблематичными личностями, но Элдрич склонялся к тому, что их последующие действия могли компенсировать десяток былых грехов, хотя ему еще не удалось склонить к такой лояльности Коллектора. Их мнения по этому ключевому вопросу расходились, но здравый смысл, тем не менее, подсказывал, что Паркера и его помощников следует оставить в покое. Осуждение одного повлечет за собой осуждение всех, иначе оставшиеся в живых отомстят судьям, невзирая в своем гневе ни на пол, ни на возраст.
