— А какой у них был шифр?
— Там было имя, а затем слова, которые сами по себе не имели смысла, и только их количество соответствовало нужной букве алфавита. Так получалось передаваемое слово. Начиналось все с «Розабель», это значило, что послание исходит от одного из них, а потом шли отдельные, не связанные друг с другом слова.
— Его жену звали Розабель?
— Нет, это из песни.
— Почему бы нам тогда не воспользоваться этим именем?
— Потому что они им пользовались. Для нас оно ничего не значит. Кроме того, я не хочу пользоваться шифром Гудини. А если он сам до сих пор им пользуется?
— А что наш шифр означает для нас? Она ответила сразу же, без колебаний.
— Он означает, что мы знаем нечто, неизвестное никому другому. Он означает, что все остальные считают мир простым, — но это не так. Он, как снег. Большинство людей думают, что снег просто белый, но если на него посмотреть, на самом деле понаблюдать за ним, то ты увидишь различные оттенки — от серовато-белого до ярко-белого. Я читала книгу «Самое худшее путешествие в мире» о последней экспедиции Скотта к Южному полюсу. В ней о снеге говорится, как о кобальтово-голубом, розовом, розовато-лиловом и лиловом, причем с различной интенсивностью всех этих цветов. А потом еще есть структура. Иногда снег сухой и гранулированный, почти как сахар. В других случаях он мокрый и весь комками. И это только поверхностные впечатления. Если ты начнешь смотреть на каждую снежинку, все станет на самом деле сложным.
— Может, ты все усложняешь больше, чем есть на самом деле, — заметил я. — Может, уникальность снежинок — это миф. Все думают, что нет двух одинаковых снежинок, потому что на самом деле их никто не сравнивал, — я взял пригоршню снега и стряхнул излишки. — Может, я сейчас держу в правой руке точно такие же снежинки, как в эту самую минуту держит какой-то парень в Тибете или Швейцарии, или в Исландии, или в Айове. Но он думает, что его снежинки уникальны, а я думаю, что мои уникальны, потому что мы никак не можем внести их в каталог и сравнить. И это только снег, который сейчас лежит на земле, а еще был прошлогодний. Нужно сравнить миллиарды, многие миллиарды снежинок. Она рассмеялась. Она смеялась надо мной.
— Ты только что доказал мою мысль. Просто подумай, как сложно было бы занести в каталоги и классифицировать все отдельные снежинки, а затем попытаться их сравнить. Этого еще не сделали даже с отпечатками пальцев. А ведь эти снежники — лишь ничтожная часть снежинок одной зимы, не говоря уже про все зимы.
* * *
Пошел холодный дождь, капли начали падать на нас сквозь деревья, и мы направились к дому. Вместо того чтобы подниматься в гору, а потом идти вниз по дороге, мы решили срезать путь через лес. К тому времени, как мы добрались до Брук-роуд, деревья уже блестели от тонкого слоя льда. Я хотел, чтобы Анна какое-то время посидела у меня дома, но она переоделась и собралась уходить.
— Я срежу путь, как обычно делаешь ты, — сказала она.
— Будь осторожна, — предупредил я.
— Я тебе позвоню из дома.
Прошло полчаса, и она не позвонила. Я набрал ее домашний номер, и миссис Кайн сказала, что Анны еще нет.
— Когда она ушла?
— Недавно, — ответил я. — Не сомневаюсь, что она скоро появится.
Я набрал мобильный Анны.
— Беспокоишься? — спросила она.
— Ты где?
— У реки, наблюдаю за бурей, наблюдаю за льдом.
— Зачем?
— Приходи и сам выяснишь. Я никуда не собирался.
— Я с тобой до сих пор не могу разобраться, — сказал я.
— Это хорошо. Я не хотела бы, чтобы ты со всем разобрался. Подумай, как это было бы скучно. Самое интересное в жизни — это тайны, то, что находится в тени или под поверхностью. Самое худшее — это определенность и точность. Сомнение вызывает возбуждение.
Я слышал, как на заднем плане потрескивают покрытые льдом деревья, а также звук шин на скользком мосту.
— Возвращайся поскорее домой, ладно? — попросил я.
— Ладно.
Через час вырубился свет, и весь город погрузился во тьму. Я сидел у себя в комнате и слушал, как грузовики с грохотом катятся вверх и вниз с возвышенности. Я слышал звуки, создаваемые снегоуборочными машинами, которые также посыпали лед песком и солью. Я слышал, по крайней мере, два столкновения машин. Водители по глупости попытались съехать вниз с горки — и не справились с управлением. Отец развел огонь в обоих каминах, и дом наполнился запахами дерева и дыма. Он принес мне фонарик и свечу, но я предпочитал сидеть в темноте.
Анна позвонила мне на мобильный.
— Нас разделает только слой льда, — сказала она. — Почему бы тебе не представить себя Гансом Бринкером
[28]
и не примчаться сюда на коньках?
На заднем фоне слышалась музыка, она то появлялась, го пропадала.
— Что это?
— Думаю, Антон фон Вебер. Что-то классическое.
— Я имел в виду, откуда звучит музыка?
— Отец ходит мимо со своим приемником. Мама хочет, чтобы он включил генератор, но отец медлит и все откладывает его включение. Ему нравится темнота.
— И ты это унаследовала от него?
— Не совсем. У нас с отцом много общего, но это я унаследовала от матери. Просто она это в себе игнорирует. А как насчет тебя, Ганс Бринкер, ты в кого пошел — в мать или в отца?
— На самом деле — ни в того, ни в другую. Наверное, я больше всего похож на сестру.
— А где она?
— Я не знаю. Мы ее не видели некоторое время. Она уехала.
— Исчезла?
— Вполне могла. Она просто уехала, и мы не получали от нее никаких сообщений уже какое-то время.
— Значит, вот что тебе нравится. Ты собираешься когда-нибудь просто уехать, и никто от тебя больше не услышит?
— Иногда я так думаю.
— Ну, не уезжай пока, Ганс. Я только что сюда приехала.
— Я никуда не уезжаю.
Первый диск
На следующий день я получил посылку. Это была коробка из-под обуви, завернутая в простую бумагу. В углу были наклеены марки Анны. Внутри коробка была наполнена перьями индейки, а среди перьев лежал спрятанный компакт-диск. На коробочке красовалась фотография мертвых щеглов, причем на каждом тельце имелась бирка с номером. Всех их выложили в белом ящике. На диске значилось написанное Анной название: «Ящик, полный птиц». На оборотной стороне она напечатала названия песен и исполнителей:
1. «The Replacements» — «Я посмею»;
