— Каролина, погоди… ты сама себя послушай…
— Да пошел ты. Пошел на хуй, понял? Не знаю, куда мы уходим, но мы уходим. А ты — ты можешь делать, что хочешь. Чего твоя душенька захочет. Как всегда, блин. Дошло?
Джейми вздохнул. Он вздохнул еще раз, и Каролина, похоже, присоединилась. Она вскочила и теперь суетилась.
— Вас понял, — сказал он. — Вас понял, выполняю. Конец связи.
Губы Каролины были бледными, тонкими и сжатыми, какими представали ему всегда.
— Джейми, уйди, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты тут был, когда… Не хочу, чтобы Бенни видел нас такими. Сходил бы к Лукасу, а? Попроси его помочь тебе выбрать новые занавески, например, а? Можешь воскурить фимиама.
Джейми потушил сигарету и прикурил новую. Его боевой задор по большей части уже испарился. Осталась лишь мучительная слабость.
— Не то чтобы, — вздохнул он, — Бенни раньше такого не слышал… бедный чертенок.
— Ну да… — только и возразила устало Каролина. — Вот и хватит.
Джейми мягко прикрыл за собой дверь. О боже. Уффф… Ну ладно. Может, и правда — схожу к Лукасу. Не занавески выбирать, конечно. Он-то мне уже говорил, что ничего подобного не будет — вообще ничего не будет на окнах (я этого не одобряю, вот что он сказал). Не хочет портить чистоту линии — по-моему, суть в этом, не знаю. И спорить не собираюсь. Лукас — он знает об этом все, обо всем таком знает. И вообще — она же его, правда? Печатня. Да. Его. Так что все в его руках.
Я, однако, в некотором роде, наверное, знаю, о чем это он — вся эта болтовня о чистоте и сохранности. Дело не только в занавесках, понимаете? — о боже, нет. Тут скорее о том речь, как все сложится — о том, какой это все, я так думаю, ну — будет накладывать отпечаток. А Каролина, если честно, никогда бы не вписалась. По крайней мере в этом все мы солидарны. Сам Лукас, знаете ли, выразил легчайшую тень сомнения. Насчет нее. Теперь мне проще об этом сказать. Да и вообще, она ведь сделала свой выбор, так? Сами слышали. По-моему, она бы только испортила остальным всю малину. Она, Каролина, не плохой человек — господи, не поймите меня неправильно. Вы меня особо не слушайте, когда я в запале, сами понимаете, момента и все такое (сами знаете, как это бывает). Иисусе, да по сравнению с моей первой женой Каролина святая. Ее, Эйлин, вы никогда не видели — и, друзья мои, вам здорово повезло. Мы недолго протянули вместе. Всякий раз когда мы ложились в постель (хотите — верьте, хотите — нет), она совала под подушку офигенно здоровый кухонный нож. Боже правый, говорю вам — я чуть не помер от напряга. Первые месяцы на секунду глаз не смыкал. Да что тут говорить — один ночной кошмар и пиши пропало. На рассвете я осторожно приоткрывал один глаз — проверить, не красные ли простыни. Как-то раз свозил ее к мужику этому на Харли-стрит,
[7]
аккурат на углу. Сколько сеансов и сколько потраченных денег? По сути сказал, что это у нее психологическое. «Да? — спросил я. — Да?» — «Просто смирись, дружище». «Логического»-то мне толком не досталось, это я вам могу сказать, а вот психа я огреб по полной программе. Ну да ладно. Я оставил ее в Троицын день в Эшби-де-ла-Зухе.
[8]
Так что теперь это все в прошлом, слава богу. Беда в том, что это прошлое меня догоняет: я так подозреваю, оно пошустрее меня.
Итак. Можно и к Лукасу. Можно чаю выпить. Еще раз поглядеть на свою совсем не маленькую квартирку в Печатне. А вы небось думаете — что же это я чувствую после недавней супружеской ссоры? Печаль, наверное, глубоко внутри (хотя по виду, наверное, и не скажешь). Печаль и вину, и стыд, да, и еще — забавно, но факт — некоторое разочарование. Все это, и еще чуточку голод. Надо что-то предпринять. Может, стоит запастись едой? Не знаю, что Лукас планирует, но он только что купил чудовищно огромный холодильник с морозилкой: они больше похожи на вертикальный морг. Да, пора в путь, нечего тут больше болтаться. Вот выкурю еще сигаретку, и вперед. Потому что я, говорю же, — заядлый курильщик, понимаете ли, возможно, вам незнаком этот тип. Оно и понятно. В наши дни мы стали вымирающим видом.
— Ты такой добрый, Лукас, ага. Ну то есть — мы все, да — мы все по правде, вроде того, благодарны. Сам знаешь. То есть это — будем, когда все, типа, немного устаканится, ага?
Лукас широко улыбнулся из-за своего стола, и глаза его под тяжелыми веками на мгновенье блеснули.
— Ты слышала, Элис? Что изрек юный Тем? Сама вежливость.
Элис слышала; в этот миг ее носик и часть лица пребывали глубоко погруженными в потрясающе густую пышность темно-оранжевых лилий, плотно — и, похоже, беспорядочно — набитых в пятнистое — и, возможно, с художественным умыслом покрытое выбоинами — оцинкованное ведро, обладающее, как недавно отметил Лукас, цветом и видимой прочностью истребителя времен Холодной войны. Элис подняла голову и отбросила с глаз рваные пряди, которые не хотели возвращаться на место по собственной воле, — и пока два пальца тщились отмести последние четыре, ну максимум шесть, докучливых и упорных волоска от угла рта, она подавила смешок и довольно ровно сказала:
— Что ж, Пол очень вежливый мальчик. Правда, Пол? И настоящий гений в том, что касается — ну, знаешь, с цветами.
Пол Тем опустил глаза и принялся старательно вертеть носком черно-белой баскетбольной кроссовки дыру в одной особенно старой, подлинной и темно-блестящей ореховой половице — он смотрел вниз и следил за безудержным текучим порывом этой гигантской доски, что стремилась прочь, к самым пределам просторного, залитого солнцем Лукасова чердака, и упиралась в периметр, колюче заострившись, будто кончик кинжала. Тем оторвал взгляд от пола лишь когда жар схлынул с щек, но пульсирующие алые пятна на висках оставались заметными для всех. Бочка и Тычок — они хорошо его знали (и знают до сих пор) — независимо и одновременно нацепили самодовольные усмешки шутливой снисходительности, и, похоже, старались послать их Лукасу и Элис, где усмешки сии полагалось встретить (это почему-то казалось несомненным) с немедленной симпатией и подспудной нежностью.
— Да цветы — это ерунда вообще-то, — наконец выдавил Пол, пожатием плеча отметая похвалу, — один глаз смотрит прямо и оживленно, другой (весьма удивительно, мимолетно подумала Элис) рыскает туда-сюда — возможно, дабы полностью убедиться, что сей незнакомый горизонт чист, как и сообщалось в донесениях. — Когда воткнешь их, значит, в стакан, типа, в банку какую, ну — вазу, вроде того — тогда увидишь все толком, да, точно, но я их так сделал, в таком роде, что — короче, поставь их во что-нибудь обычное, что ли, такое, лады? Так ближе к настоящим, как их, цветочным формам. Да. К тому же я обычно обдираю все листья. С тюльпанами та же ерунда. С розами и всяким таким.
