— Думаю… — протянул Джейми… потому что, сами понимаете: я вовсе не хочу испытывать как будто бесконечное терпение Пола (господи — да он уже несколько часов мне тут помогает), но в то же время я хочу повесить эту штуку идеально точно — имею я право? Гм? В конце концов, это же мне с ней жить, правда? И если она будет висеть кривовато или хоть самую малость выше или ниже, чем нужно, — ну, я просто знаю, что она сведет меня с ума… вначале, конечно, я просто попытаюсь не обращать внимания, да. Ой, да ладно тебе, буду говорить я себе: да что, блин, в конце-то концов, значат дюйм или два туда-сюда, Джейми? А? По сравнению с громадиной, ну, понимаете — порядка вещей? Ради Христа, да оставь ты это. Да, да — но со временем я просто не смогу этого выносить. Каждый раз, входя в комнату, я буду видеть лишь ее одну, и капля за каплей она меня добьет, пока я не зависну над бездной безумия, одержимый абсолютной, всецелой неправильностью этой чертовой клятой картины (потому что именно так у меня было с Каролиной — спросите ее: она вам расскажет) и тогда мне придется снова позвать Пола, чтобы он все переделал, так? Потому что, хоть миллион лет старайтесь, вы не загоните на эту стремянку меня, это я вам как на духу говорю. Уж не знаю, как он, Пол, это делает, если честно; он же в добрых двенадцати футах от пола, похоже на то, и такой при этом беззаботный — вы только посмотрите на него. Ради всего святого, как будто в парке гуляет. А я — я поднимусь на три или четыре ступеньки и рухну, и все, ребята. Вот вам и судьба. Немедленно затошнит, а ноги заколыхаются. Всегда так было. Там, где высоко, — мосты, самолеты, что угодно (самолеты хуже всего: от одной мысли я сейчас в обморок едва не падаю). Элис, знаете — недавно вечером я ее увидел на этом длинном вроде как балконе, поблизости от апартаментов Лукаса. Его нет, сказала она мне: пора бы уже и знать, Джейми, а? У тебя была вечность, чтобы затвердить: в это время его никогда нет. Да, сказал я, — я знаю, Элис — я вообще-то не к Лукасу пришел. Я просто, гм… решил свежим воздухом подышать. Да, так я и сказал. На самом деле эта нависающая галерея — единственное место, где можно выбраться из Печатни — посмотреть на звезды и всякое такое — и при этом не покидать самого здания, и, если совсем уж честно, хотя я продвигаюсь вперед семимильными шагами, у меня все же время от времени эдак тянет в горле, и тогда ничто — ни массаж головы и терапия Джуди (которые, знаете ли, как ни поразительно, взаправду помогают), ни очередная пачка «Фрутгамс» и ни один чертов пластырь: ни вместе, ни по отдельности не облегчают жажду. Ничто не может облегчить ее, кроме всего одного (одного, заметьте) замечательного белого изящного столбика радости. И каждый раз, когда я это делаю (редко, ясно? Знайте и верьте мне: я делаю это очень редко), мне кажется, будто я вонзаю нож в спину Цезарю, словно какой-то омерзительный Брут, но послушайте — всего раз или два, какой от этого будет вред? Так что я всего лишь немножко дышал воздухом, состоящим из тщательно сбалансированного и измельченного, сладостно острого варева из разных восхитительных химикалий и ядов — и да, должен сказать, я взял себя в руки — так-то лучше. Ладно, разговор не об этом. Я вообще не хочу о них говорить. Сигареты — всего лишь причина, которая привела меня туда, на галерею, понимаете? Так вот, Элис. Она говорит мне, мол, не поможешь мне покормить мерзких сов? А я говорю — сов, Элис? Прости, но я не совсем тебя понял. А потом — довольно хулиганисто, как мне показалось (и не подумаешь ведь, да? Не подумаешь, что Элис склонна хулиганить), она приподняла крышку деревянного такого как бы ящика, который держала в руках, и, ох, ну — фу, вот и все, что я вообще-то могу сказать. Они там лежали рядком, ну, не знаю — дохлые и пушистые, и это больше, чем мне хотелось бы увидеть, если честно (а я только что вернулся от Бочки, говорил с ним про ужин — он готовил жаркое в горшке и совершенно неземной на вид малиновый бисквит со взбитыми сливками: старина Бочка, скажу я вам, — он все лучше и лучше). Ну, короче, — я был уже почти готов отклонить ее великодушное приглашение, так? Но когда Элис похлопала по перилам блестящей и лязгающей огромной лестницы, привинченной снаружи к стене, по которой всерьез собиралась взобраться (верхушка ее, без дураков, терялась в черных небесах), я сперва не сомневался, что она шутит. А когда она торжественно уверила меня, что нет (что я, конечно, и сам должен был понять, потому что и не подумаешь ведь, правда? Не подумаешь, что Элис склонна шутить) — что ж, тогда я мог лишь снисходительно предположить, что на нее нашло временное умопомрачение. Мне! Подниматься по этой лестнице? Ах, милая, милая Элис — тебе так много предстоит обо мне узнать (спросите Каролину, если хотите выяснить все подробности: она об этом толстенный том написала. Только должен предупредить — книга вышла скучнейшая). Пол — вот с кем ей следовало бы поговорить. Боже — вы только посмотрите на него. Качается, как мартышка, настырно лезущая за кокосом, — и, похоже, совсем не торопится вновь оказаться на твердой земле. Простите — но мне пора. Надо сосредоточиться. Я и так изрядно запоздал — давно пора сообщить ему, что же я думаю. — Думаю… — довольно медленно произнес Джейми, — может, сдвинуть немножко вниз левую сторону, да, может быть. Чуть-чуть. Капельку. Совсем немного. Так. Так. Нет — слишком сильно. Ооооо нет — теперь все не так. Нет-нет-нет. Немножко назад. Нет — другую сторону. Справа от тебя. Ага. Здесь. Да. А теперь левый верхний угол, да?.. Левый угол. Просто выровняй его и — да. Да, да. То, что надо, — отлично. Великолепно. Прекрасно, Пол. Восхитительно. В самую точку. Невероятно.
— Уверен, да? — спросил Пол. — Я тогда слезаю, хорошо?
— Да. Абсолютно. То, что надо, Пол. Огромное спасибо. Прекрасно.
— Тебе виднее, Джейми. Хорошо мы ее пришпандорили, кореш, но я, пожалуй, вот что сделаю… — сказал Пол — слезая с лестницы так, что Джейми это показалось единым слитным движением, стремительным падением, словно по хорошо смазанному желобу. — Знаешь, что я сделаю, Джейми? Вернусь-ка я попозже, подберу тебе пару зеркальных стекол, лады? Будет совсем как в Банке Англии, я тебе говорю. Надежно, как скала. Кстати, отличная мазня, старина. Красные и розовые штуки ужасно прикольные. Ты у нас, значит, Пикассо, да? А? Гони еще таких, сынок, и я скажу, что, может, «Схемы Тема» сильно заинтересуются. Сечешь?
И Джейми взаправду начал краснеть. Еще одно давно позабытое чувство, вновь разожженное. Потому что до Печатни я мгновенно краснел лишь сразу после очередного жестокого и рвущего грудь приступа кашля (обычно следующего за первой и лучшей выкуренной за день сигаретой) или же просто от чистой и дикой ярости — как правило, на Каролину, так или иначе. Послушай, спасибо, Пол, за твои слова о картине — я чертовски рад это слышать, если по правде. Мне не терпится приступить к следующей — так что да: сколько захочешь. Но, по-моему, это совсем не Пикассо, Пол — а? По-моему, ты самую малость напутал с культурными аллюзиями. Поллок.
[61]
Вот кто. Здесь мы видим совершенно очевидную дань почтенному отцу живописи действия
[62]
— Джеку-Окропителю собственной персоной. Я расскажу вам, как это вышло: как это все случилось. До сих пор мне, знаете ли, трудно поверить. Я? Рисую картину? Я? Да вы шутите. Однако же нет. Я это сделал. Я нарисовал. Я и только я. Ну, Лукас вдохновил, вполне естественно… и я вам расскажу, как это вышло: как это все случилось.
