— Нездорово, Майк… — предупредила Уна.
— Ну да, нездорово — я и сам знаю. Извините, и все такое. Но иногда я немного беспокоюсь, знаете. По-моему, я только и делаю, что благодарю свою счастливую звезду — благодарю ее каждый день, если честно, — но в то же время гадаю, что, черт побери, мы будем делать, если она вдруг мигнет и небо почернеет. Двойственно, понимаете. Двойственно. Я поэтому и смешал этот на редкость кошмарный напиток — да, все нормально, Уна: я знаю, что он кошмарный. Извини, Джон. Просто решил, ну — попробовать…
А потом в комнату влетела Фрэнки (что явно и основательно взбодрило Джона, ибо смотрите: да посмотрите же вы на ее великолепную кожу, высокие-превысокие скулы, глянцевый водопад волос и эти огромные, просто огромные сверкающие глаза. И это вы еще не видели тела — которое во многих отношениях просто невообразимо прекрасно).
— Слушайте: я не знала, какое принести, ничего? — выдохнула она и выставила на стол три блестящие зеленые бутылки. — Не знаю, зачем вам все эти коридоры и изгибы, правда не знаю, Майк. Вечно я стукаюсь обо что-нибудь, и этот старикан на меня с фотографии таращится. Ну, Черчилль который. Ладно — смотрите: я принесла «Кристаль», «Болянже» и еще «Асти».
[83]
Лично мне больше по вкусу «Асти». Остальные, по-моему, недостаточно сладкие.
Майк принес чистые бокалы (хотя такие же толстые и низкие, с неудовольствием заметила Фрэнки).
— Видите? — сказал Майк — может быть, даже себе самому. — Так много. Так много. У нас так много…
— Майк, — очень мягко произнес Джон. — Просто наслаждайся. Рождество ведь.
— Мм, — согласилась Уна. — Вот именно. Ваше здоровье, господа. Ваше здоровье.
И Майк энергично закивал:
— Вы правы. Вы все абсолютно правы. Простите меня — простите. Итак, ваше здоровье! Господи, Джон,:— как у тебя всегда получается открывать эти бутылки вообще без, ну, знаешь — хлопка, луж и так далее? Мм. Чудесно. Да… должен признать, это безусловно намного вкуснее.
— Ну, — начал Джон. — Тренировка, наверное. Я их немало открыл за свою жизнь. Мм. «Болянже» — мое любимое. Тост. Ваше здоровье, господа. Все счастливы?
Звенели бокалы, булькало шампанское, сверкали улыбки — определенно все хотя бы казались счастливыми. Под ликующие крики счастье выплеснулось наружу (а это, как вас охотно уверил бы каждый из них, в такое время года — на пару с любовью — все, что вам нужно).
— Ой! — запротестовал Бенни, когда Мэри-Энн еще туже затянула тесемку вокруг побелевшего кончика его указательного пальца и завязала плотный узелок. — Ой-ой-ой! Мой палец, Мэри-Энн, — ты — ой! Ой, понятно?
— Почему ты его не убрал, дурачок? Я же тебе сказала — подержи, пока я еще раз обмотаю ленту и завяжу бантик.
Бенни высвободил палец, для порядка засунул его в рот и уставился на нее.
— По-моему, ты это нарочно, — сказал он. — Ладно — и сколько еще осталось свертков? По-моему, их уже миллион. — А потом он опять разобиделся: — Точно. Это точно, Мэри-Энн, ты это нарочно, потому что тебе надо было просто сказать: хорошо, Бенни, а теперь убери палец. Сказала бы — и все, да, Мэри-Энн? Но ты не сказала. Не сказала. Ты вдруг давай торопиться, затянула узел, хотя прекрасно знала, что мой палец еще там, и…
— Бенни, ну что ты как ребенок. Смотри — осталось всего ничего. Я знаю, кажется, будто их целая куча, но ведь всем надо что-нибудь подарить? Это тут вроде закона такого, по-моему, но не законного закона, понимаешь? Просто все этого хотят, да? И так далее.
— Все равно еще до фига осталось, — пробормотал Бенни.
— О, наверное, ты не хочешь подарков на Рождество, а, Бенни? Мы все получаем целые горы подарков, но если тебе настолько все равно…
— Нет-нет. Вовсе нет. В смысле, да — я хочу подарки. Еще бы. Я люблю подарки — а ты? Не знаю, что ма и па хотят мне подарить. Они ничего не говорят. А ты знаешь, Мэри-Энн? Что твоя ма тебе подарит? А от па своего ты что-нибудь получишь? Ты вообще видишься со своим па, Мэри-Энн? Он придет? А он какой, твой па?
— Еще вопросы? Есть? В смысле — ты только что задал мне десять миллионов вопросов. Не хочешь добавить еще парочку триллионов? Да… я иногда вижусь с па. Те еще дела. Ма туда не приходит. Говорит, ей теперь намного легче насчет всего, ну, сам понимаешь, — этого, и так далее, но она пока не в силах с ним увидеться. Называет все это «это». Джон меня отвозит в ресторан или типа того. Там я обедаю с па, и мы разговариваем — ну, вообще-то он разговаривает. Пытается выудить из меня что-нибудь про это место, в основном, но я ничего не рассказываю. В смысле, забавно — у тебя тоже так, Бенни? Когда тебя здесь нет, почему-то кажется, что тебе про это место нечего рассказать. К тому же… это как-то неправильно. Даже па. Ну ладно. Это, в общем, нечасто бывает. Встречи с па. Он дает мне разные вещи. В основном такие, от которых меня уже год как тошнит. Он немного отсталый. А потом возвращается Джон и отвозит меня обратно. Но нет — я не увижу па на Рождество, если ты об этом. Ма сказала, что если увидит его на Рождество, то просто умрет. Конечно, на самом деле она не умрет. Просто это моя ма. Но это было бы так неправильно, по-моему, если бы сюда на Рождество явился кто-нибудь, кто не принадлежит, ну, понимаешь, — этому месту. Не один из нас. Вот как ты. Бенни. Ты ведь теперь один из нас? Это здоровско. А ты рад. Бенни? Ты счастлив, что сюда переехал?
— Да, я — да, я счастлив, Мэри-Энн. Сама знаешь. Мне здесь нравится. Жутко нравится. И мне. Нравишься ты. Очень нравишься.
Бенни уставился в пол, а Мэри-Энн на несколько секунд замолчала, а затем пошарила за спиной, нащупывая голографическую бумагу в красных и золотых блестках и очередную катушку шелковой ленты.
— Лучше займемся делом, — тихо сказала она. — И не забудь на этот раз убрать палец.
— Ну, я уберу, если ты скажешь, когда, да? Но ты ведь никогда не говоришь…
— А как твои ма и па? Они?.. В смысле — я знаю, Джейми тут прижился и так далее — а как твоя ма? Вы все?.. В смысле, всё?..
— Да… по-моему, очень неплохо. В смысле, все еще немного странно и так далее. Как они себя ведут. Хотя не так странно, как в самом начале, — тогда было просто ужасно странно, знаешь. Такие друг с другом вежливые, и вообще…
Да, думал Бенни, — так и было: совершенно ненормально. В смысле — довольно странно было уже то, что мы собрались все в одном месте… но когда я услышал, как па нашептывает всякий бред ма на ушко, вот это было и впрямь странно. Почему они, родители, вообще это делают? Шепчутся, типа. В смысле, почему они, типа, считают, что у их детей нет ушей? Это знаете, как когда ты совсем мелкий, а они говорят друг другу всякое — ну, знаете, Пэ, О, Тэ, О, Эм и тому подобное. Ма и училка целых полгода тратят, чтобы заставить тебя выучить алфавит, а потом говорят слова по буквам, чтоб ты ничего не понял. Иногда мне кажется, что взрослые ужасно глупые. В смысле — наверное, этого быть не может. На самом-то деле. По крайней мере, не все. Но они очень часто кажутся глупыми. Ну так вот — мой па, да? Шептал ма:
