В этот вечер второго дня народного восстания Кардона пересекает Рио-Фугитиво, далекий от всех этих треволнений, но парадоксальным образом ощущая свою причастность к происходящему. Исторический вечер. И он тоже здесь, участвуете исторических событиях или, напротив, способствует историческому краху. На его пути улицы и перекрестки, заваленные камнями, досками, засыпанные осколками разбитых бутылок; перевернутые автомобили; большие, ярко пылающие, несмотря на дождь, костры, в огне можно увидеть обломки стульев, старые газеты и прочий хлам. Отчаявшиеся пожарные безуспешно пытаются погасить огонь. Группы молодежи направляются в центр города; военные и полицейские применяют против манифестантов слезоточивый газ; журналисты с микрофонами и камерами снимают все эти разрушения, чтобы потом показать их на телеэкранах в недельной хронике и сохранить для истории. Никто не узнает Кардону. А он вовсе не стремится быть узнанным. Он избегает наиболее оживленных улиц и прямых встреч с манифестантами. Он рад, что вовремя перестал быть членом этого правительства. Ах если бы это было правдой. Неистовый поток слов для того, чтобы не смотреть этой правде в лицо. Он сам ушел или его "ушли"? Его вынудили подать в отставку. Возможно, они отдавали себе отчет в том, что он не один из них. Или не понимали того, что он хочет стать одним из них. Его постоянно удивляли эти обеды и ужины в президентской резиденции. Невинным и чистым было его сердце, он не привык к такому повышенному вниманию. Иногда Монтенегро говорил несколько странно; не вынимая сигары изо рта, он покусывал ее и одновременно произносил фразы. Слова, словно пьяные, срывались с его губ. Нужно было очень постараться, чтобы понять хоть что-нибудь. Даже в таких мелочах проявлялась его властность: он заставлял людей вроде Кардоны прикладывать усилия, чтобы разобрать его слова; давал понять, что все они, как и эта сигара, целиком и полностью в его руках, что в любой момент он точно так же может раздавить каждого из них. Иногда Кардона в изнеможении останавливается, испытывая боль; он спрашивает. себя, чем все закончится. Падет ли Монтенегро? Наверное, на это надеяться не стоит, правительство столько раз пытались свергнуть, и каждый раз ему удавалось выстоять. У оппозиции есть желание пошатнуть самые основы власти, но не хватает сил для решительного удара. Может быть, еще силен страх перед беспределом в масштабах страны; такое случалось в ее истории; сейчас все несчастливы и не каждый помнит, чего стоил возврат к демократии несколько десятилетий назад. Но во времена всеобщего смятения кто-то должен сделать с Монтенегро то, что Кардона сделал с Альбертом: приблизиться и выстрелить в упор. Конец истории. И все начнется с чистого листа. Но это сделают другие, те, кто придет ему на смену. Повернув за угол, он вздыхает с облегчением, увидев на расстоянии нескольких сотен метров микрорайон, в котором живет Тьюринг.
Глава 7
Однажды вечером Кандинскому вздумалось навестить своих родителей. Они открыли ему через минуту, но она показалась ему такой долгой. Вот его мама. Ее глаза засияли, увидев его, они крепко обнялись. Она еще больше похудела, можно ощутить пальцами каждую косточку на ее спине.
– Проходи, проходи, вот сюрприз. Ты очень бледный.
Все мы мало-помалу усыхаем и распадаемся. В коридоре он встречает отца: угрюмое лицо, засаленный комбинезон, серая потрепанная рубашка; он холодно протягивает руку: "А я думал, ты про нас совсем забыл".
Все кажется маленьким, убогим, дурно пахнет. И здесь он прожил более пятнадцати лет? Как он мог выносить это? Он оглядывает ящики, нагроможденные тут и там в коридоре, дрожащий свет лампы в маленькой комнате с цветным телевизором; стены, осыпающиеся от влажности, плакат с пейзажем Сан-Хосе и в кухне – старенькую статуэтку Девы Марии с зажженной свечкой. Он вспоминает о мастерской: хочется увидеть велосипеды, ожидающие умелых рук отца; инструменты на деревянном столе, гайки и цепи на полу и на земле… Ребенком, еще в Кильякольо, он мог часами смотреть, как работает отец, и, глядя на него, собирал и разбирал все, что только попадалось ему под руку: радиоприемники и телевизоры, найденные на помойке. Трудное это было время.
Кандинский молчит. Он чувствует себя здесь чужаком, и это чувство для него гораздо болезненней, чем он предполагал. В нем еще теплилась слабая надежда, что родительский дом до сих пор и его дом тоже… Наверное, пути назад уже нет. И что же теперь?
Он не попросит у них прощения за свою гордость. Он считает, что его визит уже сам по себе выглядит как извинение. И не скажет им, чем занимается; он просто даст им пачку купюр и распрощается, сказав, что они всегда могут рассчитывать на него.
Он заходит в комнату, которую делил с братом Эстебаном: здесь все тот же застоявшийся воздух и запах грязной одежды. Но уже нет его кровати. Эстебан лежит на своей, курит и читает при свете лампы. Он крепче сложен и выше своего старшего брата. Кандинский протягивает ему руку. Брат не отвечает на его приветствие; стряхивает пепел в пепельницу, стоящую на столике.
– Как живешь, братец?
– Хреново, но зато честно.
Его тон явно не располагает к продолжению разговора. Кандинский тоже не знает, что сказать брату, о чем спросить его. Он видит, как по-разному они одеты: на нем хорошие джинсы и новая кожаная куртка (он не любит броские дорогие вещи, но ему Нравится новая одежда). Эстебан в старых брюках кофейного цвета и в выгоревшей красной футболке.
– Что читаешь?
– Ничего интересного для тебя, – Эстебан бросает слова будто нехотя, будто пытаясь поскорее от него избавиться, – старика Маркса.
– А почему ты думаешь, что это мне неинтересно.
– Ты не из таких.
– Ты бы удивился.
"Хреново, но зато честно". Что он хотел этим сказать. Теперь Кандинскому ясно: его вина в том, что в прошлый раз он дал отцу конверт с деньгами. Они не знают, как он зарабатывает на жизнь, и решили, что такие большие деньги можно достать только нечестным путем. А как же иначе? В этой стране чудес не бывает. А они – такие порядочные и еще более гордые, чем он: могут простить то, что он несколько лет не подавал никаких признаков жизни, но не допускают недостойных способов зарабатывания денег, даже чтобы вылезти из нищеты.
– Вы несправедливы ко мне.
– Да что ты? Ты не имеешь права предъявлять нам претензии.
Кандинский выходит из комнаты. Не попрощавшись, проходит мимо отца. Поспешно целует мать и уходит. Однажды они узнают правду. Когда-нибудь они все поймут.
Он идет по тротуару, огибающему главное здание Сан-Игнасио. Его пальцы непрестанно двигаются, будто стараясь не терять время даром. Возвращается зуд в кистях и боль, которая порой становится невыносимой.
Среди деревьев, за решеткой, вдруг появляется мастифф; из его открытой пасти капает слюна, он лает; Кандинский пугается и убегает.
В приватном чате Плейграунда он встречается с четырьмя членами "Созидания", выбранными им для участия в следующем этапе его плана (Корсо, Баэс, Вивас и Падилья). Чат создан в одной из самых безопасных систем, которые только можно найти на рынке. Через своего аватара BoVe он сообщает им, что все готово для следующей атаки против правительства Плейграунда.
