Значит, мне предстоит жить в одном доме с психопаткой? Тут я сообразил, что уже и так живу в одном доме с психопаткой — с собственной матерью.
— Она очень нездорова, — добавила Хоуп, набирая пригоршню гренков. Потом — фу! — выплюнула один себе в руку. Улыбнулась, виновато взглянув на меня.
Оказался несвежим, — пояснила она, бросая гренок на пол.
А что с ней такое?
Хоуп вздохнула и поставила коробку с гренками на кофейный столик.
Джорэнна — поистине блестящая женщина. Невероятно начитанная и очень интересная. Любит Блейка.
Кого?
Поэта такого. — Хоуп улыбнулась. На лице ее было написано: «О, я и забыла, что тебе всего лишь двенадцать лет. Ты такой взрослый для своего возраста».
А-а-а, — протянул я, все еще не понимая, почему Джорэнна здесь оказалась.
Она — одержимый маниакальный невротик, — пояснила Хоуп.
Что-что?
Девушка повернулась на диване и посмотрела мне прямо в глаза.
— Одержимый маниакальный невротик. Это ее диагноз.
Определение звучало невероятно экзотично, и мне тут же захотелось тоже иметь такой диагноз, что бы он там ни означал.
Хоуп пояснила, что из-за этого своего состояния Джорэнне ни в коем случае нельзя покидать комнату на втором этаже. Фактически она ни разу не выходила оттуда с тех самых пор, когда два года назад ее привезли сюда во время кризиса, спровоцированного сильным северо-восточным ветром.
Так что, она здесь уже два года? — Все, что я мог на это сказать.
Даже немножко больше.
Какой доктор позволит пациенту жить в своем доме целых два года?
И никогда не спускается вниз?
Она ни разу не была внизу. Агнес приносит ей пищу.
Причем все обязательно должно быть завернуто в алюминиевую фольгу. Она боится грязи. Поэтому никто не может войти в ее комнату. Когда Агнес приносит ей поднос с едой, то должна стоять в дверях. В комнату входить запрещено. И кстати, ее комната действительно безупречна.
Жаль, что весь остальной дом не такой. — Хоуп засмеялась.
Если Джорэнна ни разу не спускалась, значит, она так и не видела перевернутого дивана в гостиной, кучи дерьма под роялем и тараканов на грязных тарелках, чашках, кастрюлях и сковородках, громоздящихся и в раковине, и на кухонном столе. Не видела изношенной старой мешковины, свисающей со стен вместо обоев. Если Джорэнна никогда не спускалась, она даже не знает, что сама лестница на второй этаж того гляди рухнет.
Обдумав все это, я спросил Хоуп:
— Если бы Джорэнна увидела остальной дом, что бы она сделала?
Хоуп даже застонала.
— О, она бы точно умерла. Представляешь?
Я очень обрадовался, что Хоуп вовсе не обиделась на мои слова. Каким-то чудесным образом ее трезвый взгляд на собственный дом извинял то, что она здесь живет.
Хоуп рассказала, что Джорэнна выходит из своей комнаты только в дальнюю ванную, и никому в доме больше не разрешают этой ванной пользоваться.
— Правда?
Какая исключительная, таинственная болезнь! Я тоже хотел иметь такую.
Хоуп начала смеяться. Когда я спросил, что ее так рассмешило, она принялась смеяться еще сильнее, до слез.
— В чем дело? — Мне было необходимо знать. Я любил Хоуп. Несмотря на то что она была очень старой — двадцать восемь лет, она казалась такой интересной. И одно лишь это удерживало меня в приемной доктора Финча по пять часов кряду.
Наконец Хоуп отсмеялась и проговорила:
Она ест шпатлевку.
Что? — Чем больше я слышал, тем более невероятным казалось мне это существо. И оно мне очень нравилось.
Шпатлевку вокруг раковины. Ну, тот раствор, которым укрепляют раковину и кафельные плитки? Она его отрывает и просто засовывает в рот. — Хоуп снова начала смеяться.
Я твердо знал, что должен непременно увидеть эту особу. Сейчас, немедленно.
А можно мне... то есть возможно ли как-то... — Я не знал, как спросить.
Ты хочешь с ней познакомиться?
Да. — Я протянул руку к коробке со старыми несвежими гренками и вытащил один.
Можно попробовать. Только обычно она не соглашается встречаться с незнакомыми людьми.
Хлопнула дверь. Потом на шаткой лестнице раздались шаги Агнес.
Ах, Джорэнна, Джорэнна, Джорэнна. — Голос звучал растерянно и недоуменно. Наконец она показалась в комнате, где сидели мы с Хоуп.
Эта Джорэнна сведет меня с ума.
Что на сей раз? — поинтересовалась Хоуп.
Ей не нравится ложка.
И чем же?
Она заявила, что на той ложке, которую я принесла ей для супа, было пятно. Я очень внимательно осмотрела ложку и не обнаружила никакого пятна. Поэтому я просто вытерла ложку о свою кофточку и протянула снова. А она захлопнула дверь перед моим носом. Вот и все, — Агнес покрутила указательным пальцем возле виска, показывая этим, что дама со второго этажа явно не в себе.
Но я поверил Джорэнне. Ведь, в отличие от нее, я видел кухню. И не сомневался, что каждая ложка, побывавшая там, несла на себе по крайней мере одно пятно. Если бы она знала! Мне еще сильнее захотелось с нею увидеться.
Ну ладно, мы пойдем и попробуем с ней поговорить, — заключила Хоуп, поднявшись с дивана.
Вот этого бы я не делала, — предупредила Агнес, выходя из комнаты. — Сегодня она особенно не в духе.
Включила у себя весь свет.
Ничего страшного, — смело возразила Хоуп. — Пойдем, Огюстен. Навестим отшельницу.
Я пошел вслед за Хоуп к лестнице, но перед первой ступенькой остановился: мне не понравилась мысль, что мы сейчас одновременно окажемся на этом ненадежном сооружении. Поэтому я дождался, пока Хоуп поднимется по крайней мере на три ступеньки.
Благополучно добравшись до второго этажа, я остановился в коридоре, а Хоуп постучала в высокую белую дверь.
Молчание.
Хоуп снова постучала.
Молчание.
Она выразительно посмотрела на меня, словно говоря: «Видишь?» Потом постучала снова и заговорила:
— Джорэнна, послушай, открой, пожалуйста. Это я,
Хоуп. И еще со мной друг, я хочу тебя с ним познакомить,
Его зовут Огюстен. Ему двенадцать лет, его мама — поэтесса, и он обязательно тебе понравится.
Через секунду дверь очень медленно открылась. Хоуп выпрямилась.
В коридор выглянула хрупкая пожилая дама. Щурясь от яркого света лампочки без абажура, она пыталась нас рассмотреть.
Кто? — переспросила она, и вопрос прозвучал, как уханье совы. Он скорее походил на «кто-о-о-о-о-о».
