— Где ты это снял? — интересуюсь я.
— В Нью-Йорке, — коротко отвечает он.
Все снова вполне нормально Мы говорим о фотографиях. Он на меня не сердится.
Я растерян. Сейчас он снова Нейл. Но тогда чем было то, что было? Что произошло?
— Что произошло? — произношу я вслух.
Нейл кладет фотографии на кровать и смотрит на меня, засунув большие пальцы в карманы. Он улыбается.
— Произошло, что называют сексом. Ты считаешь себя геем? Так это то, чем занимаются геи.
Глаза его лукаво поблескивают. Как будто мы с ним оба школьники и на перемене наперегонки бежим к качелям. Он прибегает первым, усаживается и смотрит на меня. Это именно такой взгляд. Взгляд победителя.
— Оденься, — говорит он, кидая мне джинсы. — Я должен отвезти тебя обратно.
Он подходит к комоду и, выдвинув ящик, достает сигарету. Стоит спиной ко мне. Позвоночник выделяется на спине выпуклой полосой. Если разбежаться, думаю я, то можно, прицелившись в позвоночник, сильно его стукнуть. Он невольно согнется пополам, треснет, сло-мается.
Лицо мое горит, словно прямо на него светит яркое солнце.
Я его страшно ненавижу.
Нейл поворачивается:
— Закуришь?
— Да.
— На.
Он кидает мне пачку сигарет.
Я вынимаю одну и подношу к губам. Он подходит с зажигалкой, специально, чтобы мне помочь. Это очень мило с его стороны, и моя ненависть немного отступает.
Я затягиваюсь. Дым обжигает легкие, но ощущение приятное. Словно кинозвезда, я выпускаю дым через ноздри.
Чувство такое, словно через какую-то незнакомую дверь я вошел в совершенно незнакомую комнату и уже не смогу из нее выйти. Ничто не будет таким, как прежде. Да, именно так. Все изменилось, и жизнь не вернется в прежнее русло.
Еще я чувствую, что никогда и никому не смогу рассказать об этом. Даже Натали, хотя очень хотел бы.
Все случившееся сегодня, в этой комнате, останется моей тайной.
Я чувствую себя совершенно переполненным. Настолько, что мне необходимо отправиться домой и хорошенько все обдумать — думать и думать, может быть, целую неделю, а может быть, всю жизнь. Разве я смогу пойти утром в школу? Сейчас уже первый час ночи, а вставать мне надо в семь тридцать, чтобы успеть к восьми пятнадцати.
Нейл открывает дверцу шкафа. В дальнем конце, прижавшись друг к другу, теснятся пустые проволочные вешалки. Шкаф пуст, только на внутренней стороне двери с крючка свисает на ремне фотоаппарат. Он берет его и наводит на меня.
Футболка на мне надета задом наперед, но мне все равно.
Он снимает меня в тот момент, когда я застегиваю рубашку. Я застегиваю ее почти до самого верха.
— Дай я еще немножко тебя попробую, — говорит он и бросает фотоаппарат на кровать. Подходит ко мне и, взяв за щеки, поднимает мое лицо к своему. Целует меня. Языком проводит по моим зубам, исследует каждый уголок рта.
Я смотрю мимо его головы, на стену. Хочется вырваться из объятий. Пора идти. Мне пора домой.
Нейл с силой прижимает меня к себе. С силой, положив руки мне на поясницу. Мой мочевой пузырь переполнен. Мне нужно в туалет.
Он отпускает меня.
— Пойдем.
Мы уходим.
Внизу на диване сидит его сожительница и смотрит телевизор. Пепельница рядом с ней полна окурков. Насколько я понимаю, это его неудачная попытка стать гетеросексуалом.
— Эй, милый! — окликает она меня. — Сколько тебе лет, небось семнадцать?
— Тринадцать, — поправляю я.
Она толстая. Причем видно, что она всегда такой была и всегда такой останется. Когда она подносит к губам сигарету, я замечаю что ногги у нее грязные и обгрызенные. Довольно длинные, до плеч, волосы цвета соломы спутаны. На шее, на тонкой цепочке, висит маленький золотой крестик. Он для нее слишком миниатюрен.
— Пива хочешь?
Я отказываюсь. Мне думается, что она не раз пробовала семя на вкус. Хочется спросить, всегда ли оно напоминает брюссельскую капусту или это особенность Нейла.
— Я скоро вернусь, — говорит Нейл. — Вот только отвезу его домой.
— Купи мне еще сигарет, — просит она. Кашляет, снова затягивается и поворачивается к телевизору. Там идет «Мэнникс».
Нейл берет с кухонного стола ключи, вместе с ключами к пальцам его прилипают крошки. Он подбрасывает ключи в воздух, а потом ловит.
— Готов?
Я думаю, что, конечно же, я совершенно готов. Мы выходим на улицу. Я почти вижу собственное дыхание, поэтому стараюсь не дышать. Хочу сохранить его внутри себя. Чувствую себя выставленным напоказ, вывернутым наизнанку. На сегодняшний вечер я уже вполне достаточно себя показал.
Нейл открывает мне дверь, словно я девушка. Внезапно я чувствую себя девушкой. Мне стыдно. Дверь не заперта.
Он обходив вокруг машины и садится на свое место. Заводит машину.
Сиденья очень холодные. Я посильнее сдвигаю ноги, потом засовываю между них руки. Обернувшись, смотрю на дом. Из ближнего к двери окна падает какой-то унылый желтый свет. Он смешивается с голубоватым светом телевизора, льющимся из соседней комнаты. Все остальные окна темные. И сам дом совсем темный; при дневном свете он, должно быть, серый или коричневый. А в темноте кажется черным. Лужайки перед ним нет. Просто грязь и гравий.
— Я тебя не напугал? — спрашивает Нейл, выезжая на шоссе № 5.
— Нет — отвечаю я.
— Хорошо. Надеюсь, я тебя не обидел. — Он поворачивается ко мне: — Потому что я вовсе не хотел тебя обидеть.
Я киваю.
— Понимаешь, я просто хотел показать тебе, что тебя ожидает. В смысле, что значит быть геем, и все такое.
— Угу, — соглашаюсь я очень тихо. Едва слышно. А может, я даже это и не произношу, а только думаю.
Больше мы не разговариваем. Молчим всю дорогу. Мое стекло запотело, и от этого мне кажется, что внешнего мира не существует.
Опять я ощущаю, что все безвозвратно изменилось. А потом возникает очень реальное чувство вращения.
Когда я появляюсь, Хоуп еще не спит. Она сидит на диване в телевизионной комнате, поджав под себя ноги.
— Привет, — произносит она.
— Привет, Хоуп.
— Тебе было интересно с Нейлом?
Я изображаю улыбку.
— Да, было забавно. Он показывал мне фотографии.
Хоуп выпрямляет ноги и чешет затылок.
— Правда? Это здорово. Вы разговаривали?
Я вхожу в комнату. Телевизор мигает. Почему она не поправит антенну? Как можно что-то смотреть с таким качеством?
