— О, я прекрасно провел время! Мой друг, которому тридцать три года, сказал, что было бы здорово упаковать мою сперму, как мороженое, чтобы есть ее весь день.
Кроме Хоуп и Натали один лишь Букмен согревал меня вниманием и душевным теплом. Мама этого не делала. Я ей был нужен лишь дня того» чтобы вставить в пишущую машинку новую ленту или постоять возле проигрывателя, чтобы повторить нужную песню.
А отец даже не отвечал на мои звонки, если платить за них предстояло ему.
Стоя возле окна и бесцельно колупая подоконник, я вдруг увидел, как перед домом остановился незнакомый фургон. Мотор заглушили, однако из машины никто не вышел. Прошло несколько минут, а потом со стороны пассажира открылось окно, оттуда вылетел надутый гелием розовый воздушный шар и стремительно взмыл вверх. Я задумался, где он взял гелий и есть ли там еще.
Доктор явился к пациенту на дом.
Мама позвала меня вниз, и мы с доктором Финчем обменялись рукопожатием.
— У вас слишком независимый нрав, молодой человек, — заметил он.
— Так оно и есть, — вставила мать.
— Ты готов? — спросил он.
— Готов к чему?
Он откашлялся и потер руки.
— Нам предстоит небольшая поездка. Нужно кое-что позаимствовать у одного друга, чтобы этот план сработал.
В машине мы сможем обсудить конкретно, что будем делать.
Мама, обернувшись, смотрела на свою машинку, словно та не хотела ее отпускать. Я понимал, что ей трудно расстаться со стихами даже на пять минут.
— Тебе придется поехать с нами, — развеял ее сомнения доктор.
Мама выглядела встревоженной, словно у нее только что нашли болезнь, которая помешает ей снова и снова говорить о себе самой. Она явно колебалась. Потом наконец собралась с духом:
— Хорошо. Мне только нужно взять сумку.
Финч вел машину, мама сидела рядом с ним, а я сзади, прижавшись головой к окну. Я уже начал сомневаться, стоило ли соглашаться на эту авантюру. Как только мы выехали из Амхерста и свернули на шоссе, мама открыла сумку и начала в ней копаться. Наконец вытащила несколько отпечатанных страниц, разложила их на коленях, откашлялась и повернулась к доктору:
— Хотите послушать кое-что из той новой поэмы, над которой я сейчас работаю?
Он кивнул:
— Конечно, Дейрдре. Если тебе приятно будет мне почитать.
— А можно, я закурю? — спросила мать, засунув в рот сигарету и уже поднося к ней зажигалку.
— Разумеется.
— Спасибо, — ответила она почти игриво. Я не удивился бы, вставь она за ухо цветок кизила.
Следующие полчаса мне пришлось терпеть фирменное чтение поэзии. Мать читала мелодичным южным голосом, с безупречной дикцией и отточенными, отработанными интонациями. Я знал, что ей хотелось бы, чтобы к вороту кофточки оказался приколот микрофон, а камера в это время снимала бы ее профиль.
Сама собой в голову пришла мысль: меня вот везут в психбольницу, а родная мать ведет себя так, словно читает свои новые стихи на поэтическом вечере.
Мы подъехали к большому, со всех сторон окруженному лугами, сельскому дому. Доктор Финч свернул на полукруглую, покрытую гравием дорожку и остановил машину. Он взглянул на меня в зеркало заднего вида:
— Очень важно, — начал он, — чтобы ты ничего и никому об этом не говорил.
Я провел потными ладонями по джинсам и кивнул в знак согласия, хотя и понятия не имел, на что, собственно, соглашаюсь.
—. Я могу лишиться медицинской лицензии, — объяснил он.
Что он собирался делать? И почему мы приехали в этот загородный дом? Загадка пугала. Я хотел точно знать, что происходит, но понимал, что не имею права спрашивать, а должен ждать, пока все прояснится само собой.
Мама сложила листки и засунула их обратно в сумку. Посмотрела в окно:
— Какой прелестный дом, — заметила она.— Какой прекрасный старый амбар!
— Я скоро вернусь, — сказал доктор, — вы оба посидите пока здесь.
Как только он исчез, мама повернулась ко мне:
— Да, ты придумал приключение на свою голову. — Она опустила окно и глубоко, всей грудью, вдохнула. — Здесь такой чистый и свежий воздух. Напоминает детство в Джорджии. — Потом достала из пачки сигарету и закурила.
Доктора нам пришлось ждать почти полчаса. Вернулся он, держа в руке небольшой бумажный мешок. Сел в машину и включил зажигание. Я ожидал, что он сейчас начнет разворачиваться, чтобы отъехать от дома. Но вместо этого он передал пакет мне.
Я взял пакет. В нем оказалась пинта виски «Джэк Дэниел».
Потом доктор залез во внутренний карман пиджака, вынул оттуда пузырек с таблетками, открыл его и высыпал несколько таблеток себе на ладонь.
— Прими три таблетки, — он протянул их мне, — и запей виски.
Я изо всех сил пытался скрыть потрясение. Вот так запросто, совершенно бесплатно, я получал спиртное и таблетки не от кого-нибудь, а от отца Натали. Плохо только, что нужно было употребить все это прямо здесь, в машине, в присутствии его самого и матери. Хотелось бы сохранить их, а потом, вместе с Натали, надраться и, слетев с катушек, отправиться гулять к колледжу Смит. Но делать нечего: я засунул таблетки в рот и запил их несколькими глотками виски. Сначала показалось, что горло горит огнем, но потом по всему телу разлилось невероятное, блаженное и успокаивающее тепло. До того я пробовал лишь пиво и вино. Это оказалось куда лучше.
Доктор Финч повторил:
— Обещай, что никогда и никому об этом не скажешь.
Ты пытался свести счеты с жизнью, а мать тебя нашла и отвезла в больницу. Понял?
Я кивнул:
— А в школу ходить не придется?
— Пока нет, — ответил он.
— Хорошо. — Я положил голову на спинку сиденья.
Проснулся я оттого, что потная женщина с желтыми волосами пыталась что-то всунуть мне в рот. Но это произошло гораздо позже.
Она оказалась медсестрой. Это выяснилось, когда она произнесла:
— Я медсестра. Ты в больнице. Нам нужно вытащить таблетки из твоего желудка. Ты же не хочешь умереть, правда?
Разумеется, я не хотел умереть. Я просто очень хотел спать. Когда я попытался заснуть, она меня снова ущипнула за руку, продолжая пихать в рот какую-то пластмассовую гадость. Я подавился, глаза наполнились слезами, а она продолжала попытки очистить мой желудок.
Я снова провалился в сон.
Когда я проснулся в следующий раз, оказалось, что я лежу в постели и никто больше не пытается причинить мне боль. В комнате было окно, но глаза открыть не удалось. Веки оказались слишком тяжелыми — словно свинцовы-ми. Казалось, что на глаза давит сам свет, заставляя держать их закрытыми.
