— Натали или Огюстен, кто-нибудь из вас, подержите дверь, — скомандовала Хоуп, поворачивая мимо висящих на вешалке пальто в кухню. — Давайте! Я подскочил и открыл ей дверь.
— Спасибо.
Мы с Натали остановились в дверях, наблюдая, как она шлепает со своей лопаткой через лужайку, потом аккуратно выкладывает дерьмо на видавший виды стол для пикников.
— Вся моя семья — психи, — задумчиво проговорила Натали. — И как только я попаду в колледж?
— Попадешь, — заверил я, хотя и сам не знал, как именно. Скорее всего ей придется сменить фамилию и пройти курс полного промывания мозгов.
Натали взглянула на меня.
— Хорошо, хоть ты понимаешь.
— А ты можешь представить, что произойдет, если соседи вдруг узнают обо всем, что творится в нашем доме? — в свою очередь поинтересовался я.
Она мрачно усмехнулась.
— О Господи! Да они немедленно отправят отца в психушку, а наш дом сожгут до основания. Как во «Франкенштейне».
Я окинул взглядом улицу, другие старые викторианские дома. С нашим их объединяло только время постройки. Там были тюлевые занавески на окнах, подстриженные кустики у входа, клумбы благоухающих цветов. А перед нашим крыльцом в грязи торчали несколько жалких пластмассовых тюльпанов, и во всем доме — ни единой занавески. Легко представить, как кто-нибудь из соседей — скажем, председатель приемной комиссии колледжа Смит — из-за тюлевой занавески наблюдает сейчас за всем происходящим в нашем дворе.
Натали стояла, в задумчивости накручивая на палец длинный локон.
Я внезапно подумал, что она будет выглядеть куда лучше платиновой блондинкой.
— Нам надо тебя осветлить, — заметил я.
— Что?
— Будет здорово. По-настоящему красиво. Сразу заиграют глаза.
Она пожала плечами:
— Может быть, попозже.
Во дворе Хоуп лопаткой утрамбовала дерьмо, чтобы кучка была поплотнее.
Агнес начала рассеянно подметать ковер в гостиной. Это всегда оказывалось первым признаком глубокого стресса. Мне нередко случалось просыпаться среди ночи от шороха щетки — Агнес подметала дорожку в прихожей, ковер в гостиной или даже стены. В результате такой уборки шерсть животных располагалась по-новому, а крошки и ошметки ногтей заметались в углы.
— Брось, Агнес, — крикнула матери Натали.
— Занимайся своим делом — огрызнулась Агнес. Подметая, она тяжело опиралась на щетку. Я даже подумал, что без нее она не удержится на ногах. Просто осядет на пол и останется там, словно приготовленная для стирки куча белья.
Появился Финч, вытирая руки о рубашку. Выглянул во двор.
— Отлично, — оценил он. Потом крикнул Хоуп: — Молодчина!
Хоуп обернулась, широко улыбаясь. Финч посмотрел на нас с Натали.
— А вы подождите. Наша жизнь действительно изменится. Это знак свыше.
— Ты нам не дашь двадцать долларов? — тут же нашлась Натали, протягивая ладошку.
Финч достал из кармана брюк бумажник.
— У меня только десять, — заметил он.
Натали схватила, что дают, и потянула меня за руку:
— Пойдем погуляем.
* * *
Первым признаком перемен к лучшему, оказалась замороженная индейка. Хоуп выиграла ее у радиостанции: она первая дозвонилась и правильно отгадала песню Пэт Бун. В морозилку индейка не влезла, поэтому Хоуп положила ее в ванну — оттаивать. В доме было всего две ванны, и Хоуп решила использовать ту, что на первом этаже, с душем. Вместо того чтобы вынуть птицу, а потом при-нять душ, все мы плескались вместе с ней.
Когда Финч получил ни много ни мало тысячу долларов от страховой компании, он воспринял событие как определенный знак в подтверждение прямой связи дерьма с небесными силами.
В результате он начал регулярно изучать содержимое унитаза. А поскольку Бог мог разговаривать через каждого из нас, то всем домочадцам следовало представлять содеянное его оценивающему взору, а уже потом нажимать кнопку слива.
— Ни за что на свете, — наотрез отказалась Натали, спуская воду, хотя отец настойчиво колотил в дверь.
— Иди, пап! — послушно звала Хоуп, предварительно обильно оросив окрестности дезодорантом.
Изучив несколько испражнений Хоуп и одно — собственной супруги (его он считал низшего качества), доктор пришел к заключению, что только его личное дерьмо может служить средством общения с Богом. Поэтому каждое утро он призывал Хоуп, чтобы та извлекла из унитаза содержимое и положила на стол для пикников рядом с предыдущими порциями.
Он полагал, что в комплексе данные унитаза представят более полную картину нашего будущего.
Попаду ли я в школу красоты? Ответом служило много небольших, разрозненных кусочков кала. Чик-чик-чик, как ножницы. Доктор с улыбкой трактовал результат как положительный.
Заберут ли налоговые инспекторы дом? Расстройство желудка, жидкий стул свидетельствовали о том, что враги запутаются в своих данных и дом останется при нас.
А как же насчет Хоуп? Выйдет ли она когда-нибудь замуж?
— Видишь всю эту кукурузу? Хоуп выйдет замуж за фермера.
Все данные доктор непременно записывал. Записи сопровождались зарисовками каждой отдельной порции, а также соответствующей интерпретацией. Эссе вошло в ежемесячный информационный бюллетень, который разослали пациентам.
Тем летом в течение нескольких недель нельзя было принять ни единого решения, сделать ни единого шага без консультации с прямой кишкой доктора Финча.
— Я определенно считаю, что не стоит связывать надежды на лучшее будущее с новой работой на стороне, — сообщал доктор супруге. — Карты, так сказать, этого делать не советуют. — Он показывал в сторону туалета.
Однако настроение изменилось самым драматическим образом, когда у доктора случился запор.
— Мой кишечник не работает же полтора дня, — мрачно сообщил он, глядя на экран телевизора. — Не знаю, как это трактовать.
Отцовский запор заставил Хоуп сломя голову бежать в свою комнату и срочно начать гадание на Библии:
— Продлят ли папе лицензию? Заберут ли налоговые инспектора дом? Бросит кто-либо из пациентов лечение? Перестал ли ты, о Господи, разговаривать с папой в туалете?
Нам с Натали казалось, что все в доме рехнулись. Кроме нас двоих. Однако вместо того, чтобы рассматривать это поведение как одну из форм невротической патологии, мы просто смеялись.
— Ты можешь поверить, что у папы диплом врача одного из самых престижных университетов Америки?
— Если он может работать врачом, — ответил я на это, — то, значит, я смогу поступить в школу красоты.
Мое помешательство на этой школе явно усиливалось во время стрессов. А еще я сразу начинал больше обращаться к своему дневнику. Писание оставалось единственным занятием, в котором я ощущал гармонию с самим собой. Я словно растворялся в странице, в словах, даже в пространстве между словами. Причем это происходило даже в том случае, если я всего лишь практиковался в собственной подписи.
