— Только для наблюдения, — спокойно убеждал доктор Финч.
— Не буду я наблюдаться! — вопила мать, так налегая мощным телом на дверь, что та хлопала прямо в лицо доктора.
— Дейрдре, вам необходимо туда ехать, — настаивал он уже из-за двери. — Лучше отправляйтесь сейчас же, по доброй воле, иначе я вызову полицию.
В конце концов мать смирилась. Она позволила отвезти себя в соответствующее заведение в Бретглборо, штат Вермонт.
Вернулась она оттуда все еще слегка не в себе и с дровосеком ростом под метр девяносто. По-английски он говорил плоховато.
— Я люблю твою мать, — сообщил он, увидев меня. — Я буду твой новый отец.
Пораженный таким оборотом событий, я опустился на диван. Маменька не только не выздоровела в лечебнице, а, наоборот, еще сильнее задвинулась.
— Где здесь ванная? — спросил он, шлепая по дому и заглядывая под двери.
— В конце коридора, — показал я.
Дровосек вернулся, благоухая мамиными новыми духами.
— Нравится? — поинтересовался он, протягивая комне толстую руку. -— Я хорошо пахну, правда?
Дороти прижималась к матери, зажигала ей сигареты и держала их между затяжками. Она объяснила мне ситуацию следующим образом:
— Твоя мама уверена, что их свел Бог. Отныне Цезарь станет частью нашей жизни.
Она повернулась к матери и восхищенно взглянула на ее профиль — с таким выражением, будто мать минуту назад объявила, что у нее рак и она собирается всеми доступными средствами бороться за жизнь.
Я взглянул на дровосека: он нюхал надушенную руку и улыбался, а другой рукой слегка потирал бугор в штанах.
— Что ты знаешь об этом человеке? — поинтересовался я.
— Немногое, — ответила Дороти. — Он женат, имеет двоих детей, и его разыскивает полиция.
Цезарь улыбнулся мне, показав белейшие, совершенно безупречные зубы — я не думал, что у психов такие бывают.
— Хорошие зубы, — похвалил я.
— Тебе нравятся? — поинтересовался он и вытащил их изо рта.
Я вздрогнул.
Мама первый день вышла из больницы и чувствовала себя совсем слабой. Ей было трудно даже стоять самостоятельно, не опираясь ни на стену, ни на Дороти. Лекарства замедлили все ее движения, сделав их неуклюжими.
— Я иду спать. Дороти, пойдем со мной. — Она облизала сухие, потрескавшиеся губы. — Во рту совсем пересохло.
Потом повернулась ко мне:
— Увидимся утром.
Так я остался наедине со своим новым папой.
— Твоя мама говорит, ты голубой, — заявил он, усаживаясь на диван.
Я отодвинулся от него подальше.
— Да.
Он вытянул руки на спинке дивана.
— Не думаю, что ты голубой. Думаю, в твоей жизни нет мужчины. Тебе нужен отец. Хороший, сильный отец. Я буду твой отец. Ты будешь мой сын. Глаза у него блестели так же странно, как у матери, словно они оба ходили к одному окулисту, и он прописал им одинаковые контактные линзы.
— Хм, — ответил я.
Он опустил руки и хлопнул себя по коленкам.
— А теперь принеси отцу выпить. Пиво есть?
Я ответил, что пива мы не держим, но я могу принести стакан водопроводной воды или старой пепси, если она еще осталась в холодильнике. Он сказал, что ничего не надо, высыпал в рот целую пригоршню таблеток и проглотил их просто так, не запивая.
Хотя официально я жил у Финчей, некоторые ночи все-таки проводил в Амхерсте, в квартире матери. Иногда мы ночевали там вместе с Букменом, а иногда я один, на диване. Я сказал себе, что похож на знаменитость, проживающую сразу в двух странах, и поэтому могу переме-щаться между Амхерстом и Нортхэмптоном по настроению. Одно я чувствовал определенно: ни одно из этих мест не стало мне домом. Когда обстановка у Финчей совсем уж переходила все грани разумного, я отправлялся в Амхерст. Когда видел, что ни мама, ни Дороти не могут больше меня терпеть, возвращался в Нортхэмптон. Обычно в Амхерсте удавалось задержаться не больше, чем на одну ночь. Одну ночь каждые несколько недель.
Сразу после полуночи я проснулся, увидев во сне, что к моей заднице прижимается твердый член. Оказалось, что твердый член прижимался к моей заднице не во сне, а на самом деле.
— Какого хера ты ко мне лезешь? — заорал я, отпихивая его.
Цезарь оказался совершенно голым, даже без зубов.
— Хочу попробовать, — прошамкал он. — Я тебя люблю, новый сын.
— Отвали от меня, — приказал я.
Я выпроводил его из гостиной и снова улегся на диван. У меня уже тогда была хорошо развита защитная реакция, поэтому я сказал себе: «Ничего страшного не произошло, ничего не было». Я услышал, как он шагает по лестнице, чтобы найти Дейрдре и Дороти, и решил, что он в конце концов оставил меня в покое.
В течение ночи мать несколько раз спускалась вниз и проходила по гостиной в кухню. Она была очень потной и казалась чрезвычайно занятой. Уж не знаю, что она там делала в спальне, однако понятно, что не спала. Когда я поинтересовался, что происходит, мать, почти задыхаясь, ответила:
— В отношении мужчин Дороти все еще девственница.
Немного позже я услышал, как Дороти закричала, а потом зарыдала. Потом зазвучал негромкий голос матери — она явно успокаивала подругу.
Через час вниз явился дровосек. Ввалился в гостиную, засунув пальцы за ремень штанов, и многозначительно мне подмигнул:
— Мокра, словно посудная тряпка. — Он мотнул головой в сторону лестницы.
На следующее утро Дороти казалась довольной и умиротворенной, однако с моим новым папой держалась холодно.
— Пожалуйста, дай мужчине чего-нибудь выпить, — попросил он.
— Сам возьми, козел, — спокойно ответила Дороти, которая в это время наносила на ногти свежий слой лака. Цвета фуксии.
Мать тоже захотела от него отделаться. Прошлой ночью он был даром небес, новым членом семьи, моим папочкой — дровосеком, сегодня оказался насекомым, которого необходимо пришибить башмаком. Паучихи спарились с ним, пришло время уничтожить самца.
—Думаю, тебе пора уезжать, Цезарь, — объявила мать, поглаживая Дороти по волосам. Они сидели рядышком в кухне, а Цезарь нависал над ними.
— Нет, я только что приехал. Останусь и буду мужчиной, отцом.
— Ты слышал, что она сказала, козел? Проваливай, — вступила в разговор Дороти, дуя на ногти.
Лайка спокойно спала под столом, как и все последние шесть дней, просыпаясь лишь иногда — чтобы полакать из своей миски, в которую время от времени подливали «Найкуил».
— Куда я пойду? — взмолился дровосек. — Мне не куда.
Он посмотрел на меня, но я только пожал плечами и отвернулся.
