Улыбаясь и напевая себе под нос, Минерва открыла лежащую на стуле черную коробку. Если платишь наличными, в южном Лондоне можно раздобыть любую экзотическую вещь. Даже удлинитель не пришлось искать — у татуировочного пистолета был удобный длинный провод.
Минерва щелкнула выключателем и приступила к делу. Машинка оказалась тяжелее, чем она думала, и работать приходилось в неловкой позе. Первая линия пошла зигзагом. Минерва остановила аппарат, промокнула кровь с члена. Разумнее будет сперва наметить шариковой ручкой. Крепко держа член Спайка в левой руке, она вывела на его нижней стороне: МИНЕРВА. Но буквы получись кривоваты. Она, как могла, стерла их мокрой тряпкой, еще раз прошлась по члену раствором антисептика и расписалась снова, уже в сокращенном варианте: МИНИ. Спайк именно так любил ее звать.
Аппарат застрочил — тридцать укольчиков в секунду Кровь и чернила мешались друг с другом. Минерва периодически останавливалась и, для верности, протирала место работы обеззараживателем.
Закончив, она отступила полюбоваться итогом. Для первого опыта смотрится неплохо. Однако чего-то не хватало. Верхняя поверхность члена была досадно голая. Минерва опять, уже уверенной рукой, взялась за дело. Предстояло написать длинное слово: СМОЛЛВУД.
Спайк всё это время то приходил в себя от боли, то опять вырубался. Он слышал какое-то истеричное повизгивание, словно работал зубной бор, но жужжание доносилось откуда-то издалека — возможно, из соседней комнаты. Во рту стоял странный привкус чего-то жженого. Член по-прежнему горел как ошкуренный. Однажды Спайк попытался приподняться, но, странное дело, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Единственное, что он сумел, — чуть изменить положение головы и упереть подбородок себе в грудь. Он увидел свой вертикально стоящий член, поразительно огромный и могучий. Между ногами Спайка кто-то стоял. С чем-то похожим на дрель в руках.
Страшно не было. Спайк просто удивился.
— Ну и дела… — сказал он и опять потерял сознание.
Святая заступница всех увечных
В шезлонге у бассейна отеля «Иден Уэст» Пусси дурела от скуки. От скуки в ее последней стадии, более близкой к прострации. Ни желаний, ни злости… Все жизненные функции прекращены, однако тело каким-то чудом продолжает влачить существование без аппарата искусственного дыхания и прочих дорогих реанимационных наворотов.
Пусси смотрела на воду — просто потому что голова была в ту сторону повернута. Еще даже не полдень, целых четыре часа до совещания. Можно, конечно, начать пить. Тоже занятие. Но лечить отупение отупением — дело сомнительное.
Неслышными шагами подкрался официант и поставил на столик рядом с ней высокий стакан с ледяной водкой и клюквенным соком. Решение словно само напрашивалось.
«Сочиню-ка я песню, раз лучшего дела нет», — подумала Пусси, взяла стакан и сделала глоток. На другой стороне бассейна знакомый по фильмам актер средних лет, тоже в шезлонге, заметил ее движение и солидарно поднял свой стакан. Пусси встрепенулась: актер зацепил на секунду ее внимание. У него был торс атлета и до смешного маленькая голова. Пусси рывком села прямее, схватила записную книжку и записала первое, что пришло в голову: «Ужасный мир, но другого места для жизни нет. Горячий ветер дует с пустыни, а у всех скорпионов — крылья. Опасности кругом, всё на свете жжет и кусается».
Чушь собачья. «СОСРЕДОТОЧЬСЯ!!!» — написала Пусси приказ самой себе.
На последней вечеринке она напилась и с кем-то ушла.
Позже выяснилось — молодой красавец с телевидения по фамилии Черчилль. Проснувшись наутро с его членом во рту, она не сразу разобралась, где она и с кем. Но потом одобрила свой выбор. Трахается как бог, а вдобавок еще и поэт.
Единственное паршивое в этой истории — она забыла в то сладкое утро, что у нее запись в студии. Джек, менеджер, рвал и метал. Студийное время — штука дорогая. К тому же Пусси решительно отказывалась включать в альбом те песни, которые предлагал он. Но если не желаешь петь чужие песни — надо писать свои. А что-то не пишется…
Пусси потянулась за сигаретой… Черт, она в Калифорнии — курильщикам тут хуже, чем прокаженным в средневековом городе. Из-под целлофановой обертки пачки высовывалась визитная карточка. Ах да, это от того деликатного мужчины, водителя лимузина. Она была до такой степени на рогах, что забыла отпустить его. Парень до утра прождал на подъездной дороге к ее особняку. И потом ни словом не упрекнул, когда она выбежала извиняться и ехать по делам.
Во время этой поездки Пусси заметила иконку, которая свисала на цепочке с зеркала заднего обзора.
— Ой, святая Дафна! — воскликнула она.
— Совершенно верно, — с удивлением отозвался водитель. — В наше время не так-то много людей, которые сразу узнают святую Дафну.
— Моя любимая святая. Такая красивая. Я про нее впервые услышала еще девочкой и сразу влюбилась. Отец принуждал ее к сожительству. Она наотрез отказалась. Тогда папочка отрубил ей голову. Дафна умерла девственницей. Пусть и без головы, но в другом отношении совершенно целая. — Пусси смущенно хохотнула.
— Она святая заступница всех потерявших конечности, всех заблудших и всех безумных, — очень серьезным тоном сообщил водитель.
— А вы к числу которых принадлежите? — спросила Пусси, не в силах преодолеть неуместную игривость.
Водитель, не отрывая глаз от дороги, вдруг разговорился. И поведал ей всю свою историю. Как он изображал на сцене Джима Моррисона. Как после автокатастрофы ему было откровение. Какой успех он имел в Германии — собственное телешоу. И как однажды он проснулся и понял: баста, не хочу больше этим заниматься. И всё бросил. Навсегда.
Слушая его, Пусси время от времени вздрагивала. Словно она лежала в гробу, а кто-то топал ногами на ее могиле.
На перекрестках люди с любопытством заглядывали в окна машины.
— В раю у всех лимузинов будут затемненные стекла, — сказала Пусси. — Я буду видеть всех, а они меня — нет.
— Где-то я слышал, — кивнул водитель, — будто есть специальный рай для знаменитостей. Чтобы они имели покой. Ведь не все же фанаты попадают в ад.
Пусси рассмеялась.
— Да, страшно даже представить: ангелы-папарацци! — сказала она, с отвращением передергивая плечами. — Бесплотные духи просят у тебя автографы. И ты до скончания вечности подписываешь бесплотной ручкой бесплотные афишки. Вот настоящий ад!
После долгого молчания она добавила:
— Знаете, в детстве мать даже водила меня к психиатру — до того я боялась толпы!
— Похоже, вы здорово ошиблись при выборе профессии!
Через зеркало заднего обзора они обменялись улыбками. Улыбка Пусси была грустной-прегрустной.
Ее вдруг тоже прорвало. Она рассказала про смерти дорогих ей людей, про свой затвор. Разделяющее их стекло с дырочками делало лимузин похожим на кабинку-исповедальню. Весьма комфортабельная исповедальня — с кондиционером, мини-баром и телевизором.
