На какой-то миг сеньора Гомелес чуть не поверила, будто Акилу и впрямь что-то известно.
— Деревню? Вы про Вента-Кемаду? Я не видела никакого парикмахера.
Сеньор Саенц устало вздохнул:
— Я для примера.
— Ах да! — рассмеялась Габриела. — Вот так вот зациклишься на одном и… Продолжайте, пожалуйста.
Спортсмен задумчиво помолчал с минуту или две.
— Положим, ко мне подошли и сказали бы: «Знаешь, „Козимо фармацевтикалс“ разработала новый, нераспознаваемый чудо-наркотик. С его помощью ты победишь во всех великих гонках сезона; а потом получишь пинка под зад, потому что эта самая дрянь прожрет тебе мозги». Положа руку на сердце, я бы не торопился прыгать от счастья. А вы? Заманчивое предложеньице, м-м-м?
Габриела пожала плечами. Она никогда не была в подобной ситуации.
Седьмой этап
Микель Флейшман, как и полагается умеренно общительному шведу, изъяснялся на английском языке с бесподобным акцентом жителя Сиэтла, а также на беглом итальянском. Это был мужчина среднего роста, с густыми вьющимися волосами; под очками в золотой оправе скрывались голубые глаза. Улыбка, часто возникавшая на его лице, всегда чуть-чуть да запаздывала.
Спортивная медицина вовсе не являлась первым призванием Флейшмана. Окончив Линдский университет, он получил степень в молекулярной биологии. Затем переехал в Болонью в качестве ассистента по исследованиям повреждений головного мозга, вызванных болезнями Герстманна-Штрейсслера-Шейнкера и Крейцфельдта-Якоба
[11]
.
Итальянские ученые были в ту пору признанными специалистами в данной области протеиновых аномалий — неудивительно, что Микель испытал большое разочарование, когда на следующий год его контракт не возобновили из неких финансовых соображений. Впрочем, Флейшман без труда получил место преподавателя в Ист-Гарфильдском университете города Сиэтла.
И вот однажды Ивар Шинкаланианарам, профессор кардиопульмонологии, пригласил его к себе на одну из тех вечеринок, которые устраиваются исключительно ради знакомства с «нужными» людьми. Флейшман приглашение принял, хотя и преследовал несколько иные цели. Дело в том, что на днях в «Старбакс», неподалеку от студенческого городка, он повстречал сына профессора и молодой шотландки по имени Флора Макдональд. Голубоглазые, коротко стриженные юноши с кофейной кожей были слабостью Микеля, и тот исстрадался за неделю, пытаясь как-то сблизиться с предметом обожания.
Увы, не успел молодой преподаватель появиться на вечеринке, как профессорский сын упорхнул в обществе легкомысленной красотки, проявляя знаки плотского голода, которые могли означать лишь одно: все прежние красноречивые взгляды юноши можно отнести на счет восхищения глубоким умом педагога, не более. Зато уже через час Флейшман разговорился с доктором Таггартом Лоэнгрино-Кунгом, специалистом по пластической хирургии, летающим в свои двадцать с лишним лет на собственном реактивном самолете.
Похоже, Таггарт вышел далеко за рамки чисто косметических операций, как в этическом, так и в практическом смысле. Этот молодой человек сделал себе имя на технике наращивания костей, мускулов и жировой прокладки даже на самом незначительном, полуразложившемся биологическом каркасе. Всего лишь на основе нескольких волокон в его клинике могли вырастить целую руку, причем если бы вы позже откопали ее в мусорном баке и отнесли в полицию, в участке с вами говорили бы уважительно и на полном серьезе. Многое из того, что различные команды врачей под руководством Таггарта сотворили для жертв автомобильных аварий и пожаров, граничило с чудесами новейшего «бодибилдинга».
Лоэнгрино-Кунга можно назвать гением — жаль, это слово давно утратило свое значение. Одна из главных отличительных черт гения: он никогда не успокаивается. Гуманоидные органы, которые Таггарт выращивал в лабораториях, были живыми, без проблем прирастали и даже действовали. Правда, пока еще не безупречно. Скажем, новые руки могли приготовить омлет, но вряд ли годились для занятий любовью. И все же будущее раскрывало перед ученым безграничные возможности совершенствования. Дизайн человеческого тела!..
Флейшман проработал в клинике Лоэнгрино около года. А потом разразился скандал. О нет, никто и не заикался, будто бы три молодых парагвайца пошли на операцию под принуждением. И разве иммиграционные бумаги не были подписаны до последней закорючки? И вообще сомнительно, чтобы хоть один закон оказался нарушен. Однако это не помешало Таггарту потерять лицензию. К счастью, насущные интересы клиники не пострадали, да и сам Лоэнгрино преспокойно скрылся с весьма кругленькой суммой на счету.
Парагвайцев послали обратно в Парагвай. Они так и не поняли, из-за чего весь сыр-бор. Они мало что понимали к тому времени. Зато не уставали радоваться. Улыбались и улыбались не прекращая.
Перед лицом общественности Кунг пообещал никогда более не переделывать людей по образу и подобию ангелов.
Микель Флейшман возвратился из Сиэтла в Болонью, к медицинским исследованиям; в его рекомендательном письме особо подчеркивалось: молодой специалист не принимал участия и не был заинтересован в той единственной операции, бросившей тень на честное имя клиники. Ученому предрекали блестящую карьеру.
И вот однажды в субботу в лаборатории зазвонил телефон — приятель из клиники для атлетов просил подежурить за него полдня. По обыкновению, Микель хотел уже вежливо и с достоинством отказаться. Спорт никогда не увлекал его. К тому же подобно большинству трудоголиков, чувствующих в глубине собственной души неистребимую лень, доктор со всей строгостью соблюдал установленный им же порядок. С другой стороны, текущие дела как раз были окончены, а вступать в новую стадию проекта казалось рановато. Флейшман ощутил внезапный порыв расслабиться и выкинуть что-нибудь эдакое, из ряда вон. Почему бы и нет? Клиника так клиника.
О день блаженства! Привыкший нянчиться с кичливыми «тузами» из мира банков и крупного бизнеса, помешанными на очередной воображаемой пилюле от всех болезней, Микель впервые ощутил себя по-настоящему нужным тут, среди честолюбивой молодежи — футболистов, баскетболистов, легкоатлетов, которые по-настоящему интересовались работой и строением своих тел. И вот машина «скорой» доставила юного Джакометти Пелузо, ангела из Ареццо.
В те дни Джи-Джи еще не успел прогреметь повсюду как величайший «горняк» после Люсьена ван Импа. Открытый перелом ноги. Парень врезался на полном ходу в боковую стенку фургона, засмотревшись на грудь молоденькой женщины, идущей по тротуару. Directeur sportif
[12]
грозил нарушителю кастрацией и сулил черным по белому записать в контракте положение, которое предусматривало бы подобную кару, если только Пелузо поправится и надумает продолжать в том же духе. Джи-Джи, самый отпетый бабник из команды, лайкровые шорты которого с трудом таили весьма заметный дар природы между стройных бедер, с негодованием отверг любые намеки на нечистые помыслы. Разумеется, вовсе не прелести незнакомки заставили парня отвести взор от дороги. Просто в тот миг ему почудились райские голоса, вот он и возвел очи к небесам, ожидающим праведную католическую душу. А тут как раз этот фургон. Вынырнул из-за угла — и прямо перед гонщиком. В оправданиях юного лицемера не было ни слова истины. Врал он со смаком — пожалуй, еще более вдохновенно, чем волочился за юбками.
