Кмент протягивает купюру, берет хлеб, выходит; дети сбегаются к нему.
Кмент рассаживает детей под деревом, отрывает кусок, протягивает мальчику, который только что был под мужчиной, остаток делит между остальными детьми. Он уходит. Он идет следом за мужчиной, спускающимся к реке, в нижний город, мужчина оборачивается, видит ножик, блестящий на бедре юноши, Кмент проводит лезвием вокруг члена и улыбается мужчине.
Дети под деревом едят хлеб; тот, что лежал под мужчиной, еще ощущает запах пота, табака и одежды мужчины. Дети подбирают крошки у себя на ногах и вокруг на земле, их животы быстро раздуваются, те, что постарше, меряют и мнут их, представляют, как хлеб проходит по кишкам в желудок, стараются внушить себе отвращение к этому сырому, пропитанному бледным соком, переходящему из кишки в кишку, гниющему между ляжек хлебу. Дети зевают, ложатся на землю, опершись головами на корни эвкалипта.
Кмент, посмеиваясь, идет следом за мужчиной; тлеющие головни, лужи, испарения сточных канав; в верхнем городе звенят колокола архиепископства, мужчина замедляет ход, останавливается, оборачивается.
— Если ты хочешь меня зарезать, делай это поскорей. Накинься на меня, схвати за горло, ну же!
Мужчина поднимает руки, запрокидывает голову, его горло блестит под солнцем; большой сине — белый пароход выходит из порта Энаменаса.
Кмент подходит к мужчине, плюет в это гладкое, трепыхающееся горло, плюет еще и еще, его слюна жжет горло мужчины.
Кругом собаки разрывают песок, отыскивают кости, вверху парят журавли, ветер от их крыльев взметает песок; ослепленные солнцем собаки рычат, оскаливают пасти, бросаются на птиц, но те одним взмахом крыльев поднимаются в синее небо, садятся на крыши бараков на безлюдных берегах, слетают к кромке прибоя вдоль вырытых морем в песке пляжа ручейков; ветер от их крыльев обрушивает их песчаные края.
Море выбросило к верхней границе пляжа гальку, круглые камни, кости каракатиц, кору и пемзу, люди покрыли их своим дерьмом, в этих кучах роются крысы, разгрызая зубами пучки водорослей. Выше, на плоских уступах, в лужах с розовым дном плещутся мелкие рыбки. Еще выше, у подножия скал, между дымящимися лужами ослиной и человеческой мочи бегают верткие ящерицы.
Кмент взбирается на скалы, присаживается на корточки, окунув ладонь в желтую лужицу, и подстерегает ящериц; он быстро опускает руку, ящерица ускользает; Кмент преследует ее на четвереньках, прижимает ее к камню, маленькая жесткая ящерица изворачивается, кусает его за ноготь, Кмент сжимает открытую пасть между большим и указательным пальцами, поднимает руку, ящерица зависает в воздухе, Кмент откусывает хвост, съедает его, лапки ящерицы царапают его губы, Кмент хватает их зубами и съедает, из извивающегося брюшка течет кровь, Кмент впивается в него и съедает, коготки ящерицы впились в его губы, Кмент разгрызает их и сплевывает на гранит, он бросает в рот голову с конвульсивно сокращающимися челюстями, раскусывает ее, зубы ящерицы скрипят под его зубами; Кмент облизывает пальцы, осматривается кругом, замечает бегущих по камню ящериц, прячущихся в отверстии утеса, он вытягивает руку, хватает сразу двух ящериц, сжимает их в ладони и съедает — хвост к голове, брюшко к брюшку, хвост к голове, его губы покрыты мелкими чешуйками и зубами ящериц, коготки колют его горло; над его головой, на вершине утеса, горит трава; Кмент поднимается, вытирает мокрую ладонь о бедро и танцует, дым и запах горящей травы сушат пот на его теле, он танцует, перебирая ободранными, обожженными ступнями по скале, он выбрасывает руки над головой, хлопает себя по бедрам, бьет по животу, втянув его; тряпье, покрывающее его тело, развязывается, скользит по бедрам, падает у ног; он откидывает на плечи зудящие волосы, в его уши набились мухи, колени и мышцы хрустят, с подбородка стекает слюна; откинув голову назад, так что черные жирные волосы касаются спины, он садится, расставив колени и соединив пятки, мышцы его живота сокращаются, ягодицы прижаты к пяткам; он опускает руки между колен, сжимает кулаки, опираясь ими на скалу, красные, скрючившиеся пальцы его ног царапают ногтями камень; он заваливается на правое плечо, ложится на бок, его с ног до головы объемлет жар горячего камня; скрестив руки под затылком, он вытягивает ноги, куски ящериц бурлят в его чреве, он открывает сухие глаза, растопыривает пальцами веки, поворачивается к солнцу и всматривается в него до слепоты; он закрывает глаза, залитые слезами — теперь он сможет уснуть, он прикладывается виском и ухом к раскаленному острому камню.
Эмилиана поддерживает Сержа, юноша обнимает ее за плечи, его костыль оставляет ямки в сыром песке.
— Как ты думаешь, нам не угрожает здесь случайная пуля или снаряд?
— Нет. Но мы вышли, не предупредив папу.
— К тому же на моем израненном теле пуля или снаряд лишь нагромоздят рану на рану, смешают кровь с кровью, сломают уже разбитые кости, разорвут уже пробитые мышцы…
— У тебя гладкая кожа, в волосах твоей красивой головы нет кровавых струпьев, я могу накрыть ладонью твое горячее ухо, погладить кончиками пальцев твои веки, почувствовать, как трепещут ресницы над твоими закрытыми глазами — синими, влажными, строгими.
— Ты никогда не поймешь моей муки. Какое море может омыть мою тайную скорбь?
— Поведай мне ее, поведай.
— Чтоб ты утопила ее, как котенка?
— Поведай.
— Я один во всем мире, нагой, ветер Творения сушит родильную влагу на моих плечах. Всякий раз перед наступлением ночи на опушку леса выходит одна и та же лань, я вижу в проемах листвы, как трепещет ее рыжеватая шкура, одно и то же облако всякий раз зависает над верхушками окружающих поляну деревьев; я лежу в остывающей траве, по моему лицу пробегают тени рушащихся развалин; без сердца, не чувствуя ни холода, ни трепета лани, я жду, когда с облака спустится Бог и унесет меня к солнцу.
Каждый вечер Бог спускается, уносит меня к солнцу, и я просыпаюсь. Я — первый и последний человек, взлелеянный богами, я вижу вершину творчества и чистую страсть, творчество из земли на земле, трепетность жестов, вершину Творения, лик Божий, отлет, возвращение, кружение ангелов, их пятки, отрывающиеся от облаков, их волосы, обвившиеся вокруг соляных столпов, пронизанных лучами солнца, их полные веселия сонмы, их лишенные тени руки, касающиеся моего лица. Под лучами солнца перекатываются мои мышцы, растягиваются жилы, моя кожа дрожит под ладонями богов, моя слюна, моя сперма изливаются на чистые чрева. От ночи к ночи кричит ребенок, зачатый на облаке и сразу ставший ангелом. Богам неведомы красота, расстояние, небытие.
Каждый вечер Бог неизменно спускается, уносит меня к солнцу, и я вижу творчество, огонь, который не жжет, и воду, которая не смачивает рук; для меня одного каждую ночь Бог творит птиц и выпускает их в отсветы зари, я слышу трепет их крыл в ледяной ночи, и ветер уносит их в отсветы зари; для меня одного бог творит рыб и выпускает их в сверкающую тьму, я слышу, как они падают на льды и пальмы, и море жаждет их; на грани мирозданья Бог держит меня за руку, рыбы и птицы выплывают из той части Его тела, что задумала их: ладонь мечтает о птице — птица вылетает из ладони, и ладонь сжимается; птицы и рыбы смешались в полете, земля и море жаждут их, они поднимаются им навстречу; птицы, повернутые в своем полете встречным ветром, ударяют в лик Божий, Он хватает их на лету и передает мне, я сразу отпускаю их — иначе они умрут; я задыхаюсь от ветра, моя спина, укрытая тенью, становится грудью моей, я весь — перед, кругом — перед. Боже, отними у меня немного этой силы, осени своим светом этот мир, вышедший из Твоего чрева — он живет без Тебя, вдали от Тебя. Столкни меня в этот свет, я буду падать, глядя на Тебя, среди блестящих клювов и чешуек. Боже, оторви меня от чрева Твоего, сними Твою руку с моего сердца, вырви Твой образ из моего сердца, из моих губ, из моей головы, из всех способных чувствовать частей моего тела, умри у ног моих: подгнили корни растений и губы солдат. Что за голос, черный, как факел, звучит в небесном хоре? Это голос тайного Бога, ребенка, взращенного молодыми мужами, его мантия сверкает в прохладе храма; молодые мужи не ведают, что Он есть Бог, они поют гимны Богу, и Он поет с ними и славит себя. Эмилиана прижимает колено к перевязанному колену юноши, касается бедром ткани его джинсов, завернутых над повязкой; ее рука опускается на другую ногу юноши, дрожащую под обтягивающей тканью и согнутую в колене:
