Трижды она проводит волосами по телу мальчика сверху вниз, снизу вверх; мальчик, успокоившись, пропускает волосы между пальцами, его член встает, Вероника обматывает член прядью волос и тянет, он растягивается, растет, пряди скользят по головке; мальчик изгибается, смеется, берет член в руку, Вероника проводит волосами по его животу, отцепляет пальцами прядь, обмотавшуюся вокруг головки, гладит член сверху вниз, поднимает голову, волосы, спадающие на бедра мальчика, тянут его яйца, член встает выше, касаясь губ Вероники; я глажу ее трепещущую спину, натянувшуюся на ее ягодицах фланель; ее вьющиеся волосы дрожат, как волны, в лунном свете, я погружаю в них пальцы, шум морской на твоем затылке, рокот волн в твоих ушах… О, твои глаза скрипят в тени, твои ногти смотрят, твои грудки блестят меж твоих плеч; Ксантрай, лежа, вдавив подбородок в горло, гладит твои груди, как ребенок, зачарованный шумом волн, гладит прибрежные камни в свете луны.
Всю ночь мы любим его. Мы сдавливаем его руками и ногами, чтобы выжать сердце из его груди, чтоб оно брызнуло в звездное небо…
Тивэ покрывает живот спальным мешком, он дрожит, пыль с мешка прилипает к его потному телу, между ящиками стеллажей пробегает крыса, ее зубы скребут по железной проволоке. Тивэ приподнимается на раскладушке, слушает крысиный писк, он садится на кровати, локти прижаты к коленям, по его ступням струится холодный рассветный пот на который палач швыряет свежую землю.
Тивэ сдавливает в горле крик.
Во дворе солдаты толкаются, помадят волосы, моют руки и пах; свежая зелень над умывальником гладит их голые плечи; солнце блестит в осколках зеркал, прикрепленных к трубам; из давильни выбегает голый мальчик, солдат хватает карабин, стреляет, мальчик падает у стены: «Это сын феля, он каждую ночь приходил спать в давильне», солдат подбегает, поднимает мальчика, его щека и горло залиты черной кровью, он еще дышит, солдат берет его за волосы и три раза бьет головой о камень, с которого разлетается красная пыль; мальчик дышит, солдат пинает его сапогом в горло, глаза мальчика вылезают из орбит, язык вываливается изо рта; солдат снова хватает мальчика за волосы, тащит его к мешкам с песком; солдаты возле умывальника смотрят, в их руках дрожат расчески, их губы дрожат на зубных щетках; солдат перебрасывает тело через мешки, потом сталкивает по насыпи, он толкает его прикладом карабина, но труп цепляется за пень эвкалипта; солдат берет палку для чистки уборной, размахивает ею; ее конец измазан свежим дерьмом утренних часовых.
Солдат толкает палкой труп мальчика, голова и плечи которого зацепились за пень, конец палки протыкает щеку и плечо мальчика, труп скатывается по недавно распаханному откосу в болото, и вязнет в нем, поглощенный синей водой и прожорливой тиной.
Тивэ через отдушину видит, как солдат швыряет палку к стене уборной и вытирает руки о штаны; солдат с голым торсом возвращается в казарму, кладет карабин на кровать, прикрепляет зеркало к верхнему тюфяку и причесывает свою тяжелую черную шевелюру; на зубьях расчески остаются кровавые колтуны, раздавленные клопы, кофейный порошок и женская слюна.
Тивэ возвращается на кровать, задевая ногой котелок, в котором катаются куски сыра и ветчины; Тивэ склоняется на ящики, его выворачивает наизнанку, он блюет на стеллажи, блевотина стекает по подбородку, он стонет, нашаривает ладонью капюшон спального мешка, вытирает им рот; не переставая стонать, спускается в маленький погреб, обшаривает стены, скребет пыль в трещинах, выковыривает камушки; он зажигает спичку, поджигает паутину, подпаливает притаившихся тараканов и бегущих пауков; он совершенно голый, его глаза холодны…
Маленькая дикарка, я приглаживаю иголки на твоей коже, но они поднимаются вновь; иголки, забившиеся под губки твоего влагалища, обдирают мой набухший член, иголки, стреляющие из хрусталиков твоих глаз, царапают мои губы, целующие их.
Ксантрай лижет стену под твоим балконом, по ковру катаются бутылки, разбитые кубки я швыряю в камин, они шипят и взрываются; мадам умерла этой ночью; я блюю на ковер, ты грызешь абажур, ночные бабочки посыпают красной пыльцой твои ноздри; Ксантрай пытается забраться по стене, раздирая колени о кварц, Вероника клацает зубами, я бегу к ней, я впиваюсь зубами в ее рот, она хватает меня за член под шортами, сжимает его, тянет, я кричу, сбиваю рукой лампу, горячая лампа падает на руку Вероники, сжигает волоски, обугливает низ моих шортов; Вероника кричит, кусает руку, смачивает ее слюной и слезами; я бегу на кухню, хватаю масло, Вероника лежит на диване, ее рука поднята, я смазываю ее маслом; Ксантрай поет и лезет на стену, его щеки и горло, его рубашка залиты вином, негр катается среди осколков кубков, хрипит, к его волосам прилипли колоски пшеницы и ячменя. Ксантрай стонет, его колено скользит по селитре, Вероника хнычет на диване; ночные бабочки с абажура слетели на ее обнаженное тело:
— Убей меня, сожги мне губы лампой. Прикончи меня; как жить с молчащим сердцем?
Я бью ее по лицу, она плачет, я бью снова:
— Вставай, ты не должна показывать дурной пример Ксантраю.
— Убей меня, придуши, отрежь мне ноги.
— Я ничего не почувствовал, когда она бросилась в воду. Я сын ветра. Замолчи и вставай. Здесь я не всеми покинут, зачем же, сын ветра, я живу и топчу землю? Я не помню твоего лица. Сыны ветра, брошенные в навоз, толпящиеся в борделях, гниющая, спаленная падаль…
Тивэ упирается лицом в селитру, солдаты бегают вдоль отдушины, пыль, поднятая их сапогами и сандалиями, клубится в солнечных лучах, пересекающих погреб от стены к стене, они кричат:
— Тивэ, Виннету убил мальчишку, маленького феля.
Тивэ вдыхает селитру…
Я буду приговорен к смерти, они съедят мое сердце и мои глаза, и мою мать, что живет во мне и питается мной. Они разделят по жребию мое жалкое тряпье, мое разбитое зеркало, мой янтарный шарик и мой транзистор. Ксантрай заплачет, эта нецелованная голова, это неболевшее сердце, эти неплакавшие глаза. О смерть, брось меня в навоз, пусть мимо проедет король, подними его ладонь, останови его слуг с черными соичьими челками на глазах, вооружи их мотыгами, пусть они разгребут навоз, подцепят мои колени, оглушат крыс у меня между ног; дай мне сгнить в пустынной стране, населенной грязными рабами; каждый день молодые владыки морей сходят на берег, прячутся в кустах, хватают семьи рабов, жгут их хижины, вытаптывают их поля; потом они возвращаются на лодки, будят гребцов, накачивают их тяжелым липким вином, смеются над тем, как они качаются на днище и нащупывают сиденья, чтобы сесть. Бог, который больше не бог, но оскалившийся камень, разбудит меня и соберет мои сгнившие члены. Выйдя от Мадам, я стал рабом, я нашел рабов Веронику и Ксантрая в нижнем городе в вечер прихода судов, груженных пауками, крабами и барабульками; Вероника принадлежит Кооперативу, она поднимает ящики с рыбой, ее лицо и руки в крови, моряки гладят ее плащ и мокрые шорты под ним, сухая полоска только между ног; она падает на ящики; в складе, освещенном снаружи, моряк завалил ее на огромную рыбу, его рука, клейкая от желчи — он только что вышел из трюма, где оглушал рыб и отрубал им головы — его грубая рука залезает под ее шорты, треплет влагалище, заливая его желчью; ребенок швыряет портфель в стекло; Вероника из-под плеча моряка смотрит на сети и паруса, дрожащие в лунном свете; сто раз она прочитала цифры, нарисованные на носу судна; моряк проникает в нее, бьет ее по лицу, между глаз, тяжелым кулаком; глаза Вероники наливаются кровью; моряк, возбужденный запахом крови, давит груди Вероники; рыболовный крючок, прицепившийся к куртке моряка, прокалывает плащ Вероники и впивается в ее грудь, она кричит, моряк поднимается, его обмякший член волочится по плавнику рыбы; он встает и втаптывает Веронику сапогами под груду рыб; там и лежит она, израненная, до зари; Ксантрай, в набедренной повязке, ходит от кабака к кабаку, ползает под стойками и столами, обшаривает урны, собирает окурки; мужчины, сидящие за столами, толкают его, он падает, разбивая губу о плевательницу; в казино он ползает под ногами игроков; женщины с огромными мундштуками в руках задирают ему подбородок; лакеи стегают его грязными полотенцами, воруют из карманов его джинсов окурки; вечером он, дрожа, стоит перед социальным инспектором, ожидая плетки; он поднимает руки, инспектор обшаривает его карманы, вынимает окурки и высыпает их в шкатулку с надписью «Для престарелых граждан». Инспектор шлепает его по заду: «Живо, на псарню!»
