Лейтенант пятится к двери, отдает честь, выходит. Часовой, перед тем, как закрыть дверь, делает знак рукой, генерал улыбается ему; лейтенант спускается по лестнице; часовой входит в кабинет, генерал хватает его за ремень, гладит его по животу, солдат кладет карабин на стол, подходит к генералу, тот обнимает его за талию, усаживает к себе на колени, целует в рот, солдат ласкает шею генерала:
— Все, что низко — прекрасно, безобразно все высокое. Солдат трогает ладонью губы генерала:
— Ты моя мать, мой отец, ты мой брат.
Ладонь генерала ласкает тело солдата через прорехи в штанах на бедре и колене.
— Не вы ли запретили нам зашивать нашу форму?
— Да, таким образом я держу вас в руках. Ты поедешь в воскресенье со мной, полковником, его женой и детьми на пляж в Лутракион.
— Его жена — блядь, она гниет на глазах. Старики забавлялись с ней в дождливые вечера.
— Уходи, сними свои руки с моей шеи, слезай с моих колен, уходи.
Солдат слезает с колен генерала:
— Но, господин генерал, я на посту.
— Уходи, уходи.
— Ухожу, ухожу.
Солдат, забирая со стола карабин, немного расставил ноги: в расстегнутой ширинке генерал видит черные трусы, его горло сжимается, он хватает солдата за ремень, запускает ладонь в ширинку, ласкает теплую, натянутую, наполненную членом ткань трусов; солдат, подняв руки, раздвигает ляжки, выпячивает живот и, склонив голову набок, стонет, зевает, пускает слюни.
Тивэ натягивает рваные, испачканные жиром штаны, садится на тюфяк, вытаскивает конский волос из дыр.
В полдень генерал открывает решетку, Виннету прислонился к стене, винтовка на плече. Тивэ встает, генерал упирает кулаки в бедра.
— Вы не моетесь? Вы не едите?
Генерал приближается. Тивэ отступает к стене:
— Твое кольцо кровоточит. Ты сам открыл себе кровь. Ты красив, я трогаю твою кровь, она обжигает мне пальцы, она наполняет твой член, она жжет мои губы, мой язык. Вы все, расчлененные, лежите передо мной, я выбираю голову, самые красивые руки, две ноги, самый большой член, самый мощный торс, собираю их вместе и склеиваю кровью. Дай мне твой член, пусть твои ноги скользят по моим бедрам.
Я не называю моего тела, я не знаю его, пусть взбираются на него твои руки. Виннету, выпусти мою кровь. Ты, ты. Я раздираю твою грудь, я вырываю зубами твои легкие, я опустошаю тебя, я высасываю тебя, как сырую перепелку, я надеваю на себя твою кожу. Пусть любят тебя, лаская меня.
Генерал склоняет голову на грудь Тивэ, он раздирает его рубаху, он кусает его горло, темное от грязи и масла, кусает губы, кровоточащие десны. Тивэ, прижатый к стене, отталкивает ладонь генерала, мнущую его живот.
Виннету давит на ступеньке лестницы пустую консервную банку. Генерал держит в ладонях голову Тивэ, поворачивает ее в сторону, кусает натянувшуюся на виске кожу с пульсирующей жилкой; ладонь генерала давит ухо, его ногти скребут кожу на голове:
— Тивэ, ты, такой сильный, такой решительный в служении своим страстям, позволяешь себе умереть. Выйди, будь с нами, мы — твои партнеры с ледяными щеками, идущие по безголосой земле, под безрукими деревьями, смешай твой пар с тем, что исходит от наших жестких губ, заройся с нами в дикую кожу диванов, изрыгай блевотину в огонь, ласкай наших собак, наших мальчиков и девочек с животами, затянутыми в кожу, вдыхай аромат нашего пота и спермы, вонь между наших раскинутых ляжек, запах трав и мыла на плечах наших девушек, разорви легкую ткань, укрывающую их, сожми в зубах свежее белье на их влагалищах; грызи его разорванные кружева, вычисти ими кусочки мяса, застрявшие между зубов; лижи ноги и колени служанок, целуй суставы их бедер, когда они нагнутся, чтобы служить тебе. Я посажу мальчиков к тебе на колени, пусть они дрожат в твоих руках, тебе не захочется живой добычи…
Генерал выходит, Виннету закрывает решетку, Тивэ ложится на кровать, раскинув ноги по обе стороны тюфяка; на его груди — слюна генерала, кровь высосанная им из его десен, мокрые лохмотья рубахи. В три часа генерал возвращается, он распинает Тивэ, прижав его руки к стене, Тивэ бледен, он задыхается, его сердце бьется в тени палача; его щеки, по которым никогда не текли слезы, горят. Тивэ, вырвавшись из рук генерала, падает в обморок; вечерняя прохлада приводит его в чувство; его голова покоится на выступающем из стены камне, его штаны расстегнуты, член засыпан землей, губы склеены спермой; он встает, падает на кровать.
…У меня не было имени. Меня называли Зуб; Ксантрай — Лоб, Вероника — Губа. Еще Рука, Живот, Плечо, Затылок, Ресница, Щека, Ляжка, Колено, Пуп, Нога. По той части тела, которой касался покупатель в знак обладания. Дети социального комиссара взяли меня с собой в заграничную поездку. Я готовлю для них комнаты в отелях, они едят паштет, сидя на белом горячем песке, они швыряют мне корки; без постели, без крова, без теплых вещей, я сплю ночью в уборных, сидя на ступеньках, журчание воды освежает мне спину; я не могу спать в машине, она закрыта; на пляже они кидают мне куски пробок, подгоняют меня криками и свистом, я бегу на четвереньках, беру пробку зубами и приношу к их ногам; они поят меня прокисшим вином, в душе, на возвышении перед морем, я намыливаю и тру их дикие тела, от которых во всякий час исходит для меня смертельная угроза; перед тем, как они присядут, я убиваю пауков в уборных; я рву для них бумагу и подаю им; сидя в багажнике, я ударяюсь головой о выступающую канистру с маслом, меня трясет на дорожных камнях и выбоинах, я не слушаю их смех — мои уши слышат, но ни мой разум, ни мое сердце, ни мое горло не отзываются. В городе Тивэ — правда, один из братьев кричал: «Фивы, Фивы, Фивы…» — они меня выпускают, я иду к фонтану; пшеница горит на солнце, я погружаю ступни в ледяную воду; мальчик поворачивает велосипед на дороге, его слишком короткие ноги не достают до педалей, поршни его ляжек хрустят у ржавой рамы, как закрылки насекомых. Я поливаю водой колени, она смачивает джинсы, подвернутые на лодыжках.
…Проходят три молодые женщины в черном, три вдовы, на их губах — следы колец; ветерок поднимает их вуали; они окружают фонтан, я набираю в ладони воду и погружаю в нее лицо; капли блестят на моих коротко стриженых волосах; газонокосилка срезает траву, воздух над мотором дрожит: «Tis efus brotaun?» Я молчу, смотрю на НИХ: «Ei gennaios, aus idonti, plain tou diamonos». Теплый шелестящий голос льется в мое горло, обволакивает мое сердце. Я прикладываю ладонь к кольцу на моей губе; они опускают глаза; их ресницы бьются о спущенные на глаза вуали, как крылья ночных бабочек.
Самая высокая из трех протягивает руку, гладит меня по мокрой блестящей голове; молодые хозяева спят в машине, уткнувшись головами в стекло; платье девушки задралось на бедра, ее рот приоткрыт, ее светлые волосы прилипли к губам. Ладонь женщины касается моего уха: «ESKLAVOS?» Ее рот опускается, отбрасывая тень на мое лицо, ее рот приближается, он открывается и закрывается на моем кольце, ее руки давят на мои плечи: «Кай». На краю фонтана бьется в грязи сбитая колесом велосипеда птица; одна из женщин приседает, берет птицу в ладони, моет ее оперенье в фонтане; когда она поднимается, черная ткань на ее плече задевает мой локоть, обжигает его; река, перебирая камушки, течет по пшеничным полям, она пересекает, пронзает поля и залитые солнцем холмы, ее вода течет по огненному руслу; эта земля сверкает высоко в небесах; женщины уходят, в мою ногу летит камень, один из мальчиков, вытянув ногу из машины, положил руку на руль, другая рука — в кармане; я бегу, втискиваюсь в багажник, девушка просыпается, я ощущаю запах реки, я слышу ее голос, слышу, как она веселится, приближаясь к лиману:
