Это рассказ о чувственном, эмоциональном, интеллектуальном и метафизическом воспитании ребенка, родившегося в начале Второй мировой войны, в деревне на юго-востоке Франции, в старинной, католической, небогатой семье. Как и большинство своих текстов, я написал его в настоящем времени: за очень небольшими исключениями. Чувства, мысли, вопросы принадлежат ребенку, - беспрестанно задающему их старшим, - и затем юноше, - в четырнадцать лет решающему стать писателем, - а возникающие при этом идеи, убеждения, терзания обусловлены его окружением, временем, местом.
Наша мать, рожденная в 1907 году от французских родителей в Польше, в городе Челядзь под Краковом, в детстве и отрочестве не раз проезжает с братьями и сестрами деревню Освенцим - в коляске, затем на машине.
1940 год: едва армия разгромлена и города оккупированы, на всей территории Польши в полную мощь разворачивается гитлеровский террор, разрушая политическую, административную, интеллектуальную и духовную структуру страны.
Я рождаюсь в большой заснеженной деревне Бург-Аржанталь, что в департаменте Луара, 9 января 1940 года, в полвторого ночи, но еще долго считаю, что 7-го, а наша мать поздравляет меня с днем рождения 11-го.
Нарвик
[1]
: франко-английский альянс пытается перерезать немцам железнодорожный путь в Норвегию: в боях погибает кузен нашего отца.
Франция, начало июня 1940 года: уже девяносто тысяч погибших, бомбардировки городов на севере, востоке, западе; массовое бегство.
Еще в Лондоне генерал по имени Шарль де Голль, заместитель военного министра в правительстве Поля Рейно
[2]
, выполняя поручение при британском правительстве, настойчиво передает по телефону председателю Совета предложение Черчилля о слиянии двух государств - Франции и Великобритании - в одно, в целях борьбы.
Двадцатидевятилетний кадровый офицер пехоты Пьер Вианне, один из братьев нашей матери, попадает в плен в лесу Алатт к северу от Парижа, убегает 14 июня, перебирается в Северную Африку - в июле он вступает там в ряды первых отрядов «Свободной Франции»
[3]
.
Дофине, окрестности Гренобля: в начале июня двадцатитрехлетний Филипп, еще один брат моей матери, закончив в 1938 году семинарию Исси-ле-Мулино и получив в Сен-Сире
[4]
воинское звание «Двадцать лет спустя»
[5]
, сражается против немцев под командованием капитана Галлиена, бок о бок со старшим сержантом Абд-эль-Кадером. На поле Вореппской битвы
[6]
его производят в лейтенанты, и за пару часов до прекращения огня он останавливает немецкое наступление.
* * *
Зима 1940-41 годов: Бург-Аржанталь на юге департамента Луара, небольшой области, граничащей с Ардешем, Роной и Верхней Луарой.
Я первогодок. Сижу на ковре «с печатью Директории»
[7]
в нашей гостиной, у окна, очень яркое зимнее солнце размывает мои очертания. Окно в форме солнца. Большое тело склоняется в этом свете красивой тенью, приседает передо мной, поднимает меня во весь рост, целует и говорит что-то на ушко.
Это Юбер, самый младший из четырех братьев моей матери, ему как раз исполнилось двадцать.
Сама История - уже обожествленная - берет меня на руки и говорит со мной.
Эта живая плоть, в которой струится кровь моей матери, прижимается к моей, поглощающей вместе с молоком чужое сознание, и готовится вступить в адское пламя; эти глаза, куда я смотрю в лучах солнца, увидят чудовище и его псов, его дубины и удавки, его газы и клещи для зубов.
Еще две зимы, и дыхание над моим ухом иссякнет, рассеется в мучительных атаках.
Что отвечает мой рот в это самое ухо, где пару месяцев спустя приказы навсегда сольются с собачьим лаем?
* * *
История человека: сначала встать и пойти: мои первые шаги той же зимой, на том же ковре: вокруг много людей, снаружи в поселке густой снег, меня ослепляет солнечный свет, рука матери на моем плече и бедре, моя правая нога делает шаг, мои руки подняты передо мной, моя левая нога... и колени чуть дальше - мой отец пятится, чтобы я шел дальше сам.
Помимо образа этого нежного существа, Юбера, потусторонний образ Истории, сначала я слышу, а затем вижу его на иллюстрациях: во время оккупации радио ставят на первой полке кровати с дверцами, в нашей столовой, очень светлой комнате, чьи окна выходят в центр деревни и на отрезок мощеного шоссе, ведущего к Роне и на юг.
Дефицит угля вынуждает нас проводить весь день в этой единственной отапливаемой комнате - наши детские в глубине дома и комната наших родителей обогреваются лишь бойлером в прихожей, где телефон звонит по двадцать раз в час, до поздней ночи, нередко до рассвета. Мы играем в этой светлой комнате с камином, вокруг большого стола, с дубовой крышкой над бретонской мешалкой
[8]
, в которую спускаемся и прячемся. Не в этом ли обиталище, куда еще не могу залезть к самой младшей из моих сестер, или все же на руках у матери слышу я в шесть месяцев восемь дней речь Филиппа Петена
[9]
о перемирии, в полдень 17 июня 1940 года? А его обращение 25 октября после рукопожатия с Гитлером в Монтуаре, через двадцать два дня после принятия первого закона о евреях?
