Все бабы — суки. Все одинаковые. Сами никогда не уходят, сидят и ждут. Пока я не взорвусь. Выгоняй их тогда, отмахивайся от них как липучка для мух. Я подозреваю, что вполне возможно, это одна и та же, только переодетая в разные шмотки сука пристает ко мне все время, раскручивает на удовольствия, а потом устраивает срач во всей хате. Каждый день, каждый божий день, и все хуже и хуже. Я подозреваю, что она живет где-то в нашем микрорайоне. Знает, что у меня слабые нервы. Приходит и специально меня достает. Я ее убиваю. А она опять отрастает из собачьего семени и уже на следующий вечер опять сидит сплоченная и готовая к делу. Русское отродье. Может, русские — это просто бабы, может, это такой эвфемизм для женщин. Но мы, мужчины, выгоним их отсюда, из нашего города, это они приносят беду, несчастья, заразу, засуху, плохой урожай, разврат. Портят чужие диваны своей кровью, которая течет из них, как вода сквозь пальцы, запятнывая весь свет неотстирывающимися пятнами. Угрюм-река Менструация. Опасная болезнь Анжелика. Суровое наказание за отсутствие девичьей плевы. Если узнает ее мать, вставит ей обратно.
Плохие сны.
Магда рожает каменного ребенка, на вид это пятилетняя девочка, оба глаза с нервными тиками. Ребенок — каменное чудовище, которое ни Левый и никто другой не признаёт своей дочерью, Магда хочет продать ее в цирк, стоит передо мной, качает коляску и говорит: или я, или та другая, Сильный, или я продаю Паулину в цирк, выбирай, или я, или она.
В почтовом ящике открытка от Анжелы, привет, Анджей, я не знала, писать тебе или нет. Я в аду, еще сегодня, вернувшись домой, я совершила самоубийство. Ничего особенного. У нас тут магнитофон и комната отдыха. Воспитатели симпатичные, музыкальные. Когда что-нибудь еще узнаю, напишу поподробнее. Мне пора, потому что сейчас у нас будет линейка. Потом ужин, спортивное ориентирование, игры на свежем воздухе. В понедельник с инспекцией приезжает Сатана. Будет проверка палаток, потом собрание. Целую. Я никогда тебя не забуду, если можешь, пришли какие-нибудь теплые вещи (здесь холодно по ночам). Твоя Анжела. Р. S. Передавай всем привет!
Звонит телефон, большой телефон звонит прямо внутри меня, где трубка, я не знаю, хотя со всех сторон слышу голоса, это тебя, Анджей, это за тобой какие-то люди, какие-то люди за тобой, Анджейка, это члены комиссии, они к тебе, хотят проверить твои органы, пригодны твои органы на продажу или нет, их хотят продать на Запад, Анджейка, зачем же так нервничать, все в порядке, органы нам подходят, ваш вопрос решен положительно, их покупают, срок операции уже назначен…
Я просыпаюсь. Слепой, глухой, немой, как огромный крот, вытащенный из-под земли, зарывшийся в окровавленный диван. Словно полуживой, будто меня засунули в спичечный коробок и закрыли там. Короче, глючит. Отовсюду звенит. Звук стерео. Остальное моно. Кажется, что все, чего никогда не было, теперь есть и сидит у меня в голове. Все, чего никогда не было. Вся пустота. Все молчание как кто-то третий лишний. Вся вата мира. Весь суррогат и весь пенопласт, засунутый кем-то в мою голову. За ночь я прибавил в весе. Я такой тяжелый, что сам себя не могу поднять на ноги. Насыщенный раствор. Как будто я запутался в шторах, как будто я запутался в собственной куртке и не могу выпутаться, засунул башку в рукав и не могу ее оттуда вытянуть.
Как будто эта Анжела в меня, а не в диван истекла своими внутренностями, и я теперь лежу опухший, удвоившийся, двойное сердце с обеих сторон, двойная печень, шесть почек и несколько кирпичей.
А когда я встаю ближе к обеду, то думаю, почему это мать не вернулась еще из фирмы «Цептер». Хотя, может, она звонила, но мне ничего про это неизвестно. Интересно, почему я не поднимал трубку. Ни фига не могу вспомнить. Интересно, что происходит, может, я уже один живу в этом городе, потому что весь род людской вымер как жанр. И когда я так стою, передо мной раскидывается вид на нашу квартиру, выдержанный в стиле батальной живописи, пейзаж после битвы. Интересно, может, война в мое отсутствие уже закончилась, может, пока я дрых, тут была решающая битва, главный штаб. Пока я спал, русские вломились в квартиру, ворвались, перевернули все вверх дном прикладами, перестреляли на картинах пейзажи с водопадами, подсолнечники, особенно досталось кожаным часам. Скинули с холодильника голубую пластмассовую фигурку Божьей Матери, памятный сувенир из культовой базилики в Лихени, головка отвалилась, святая вода запачкала паркет. Натоптали в ванной, всю плитку загадили. Всех женщин, какие попались под руку, изнасиловали прямо на диване, устроили здесь себе главный штаб, комитет по делам траха. Привели лошадей, сожрали все птичье молоко, выкурили все сигареты, засрали все кругом и адью, до встречи в следующей жизни в Белоруссии. Моего братана и мать забрали в плен. Меня, скорее всего, убили, потому что у меня такое впечатление, что я избит насмерть каким-то тяжелым предметом, потому что внутри головы я еще слышу далекое эхо этих ударов и выстрелов. Но почему меня, ведь у моей матери был с ними неплохой бизнес, сайдинг, панели, «цептер». Почему же именно меня, почему они били меня по башке так долго, что я до сих пор ощущаю в ней вкус железа, кучу железного лома, слышу, как крутятся вокруг собственной оси шестеренки. Где они были, когда Магда высказывала свои взгляды против них и открыто вела антирусскую идеологию?
Но что-то изменилось, это я констатирую, как только распахиваю настежь вертикальные жалюзи. Мир вылез из формочки. Зажравшееся, как паразит на теле нашего общества, солнце стало больше. Жирнее. Бьет по глазам. Беспощадно. Целится прямо в меня, светит мне прямо в глаза, почти как настоящая гестаповская лампа: говори, Сильный, признавайся, будешь еще грешить, а не признаешься, мы сейчас крутанем ручку до отказа, и ты сдохнешь от этого убийственного, шипящего света, который уже лижет тебя белыми язычками пламени. Шнур жалюзи скрипит. Занавес разъезжается. Представление начинается. Вот это шоу, я такого в жизни не надеялся увидеть. Потому что таких спектаклей просто не бывает. Нигде на свете и вообще в природе. Я не могу поверить во что вижу. Я в таком шоке, что хочу высунуться из окна, потому что мои глаза не хотят открываться, и гляжу я только через щелки, а все остальное тонет во мраке. Ну, и в результате врубаюсь башкой в стеклопакетное окно, в результате чего раздается какое-то эхо, какой-то резонанс, грохот ужасный, из-за которого вдруг делается еще светлее. И вот еще что я хотел сказать: что-то случилось с моими глазами, о чем я уже говорил, за ночь они заросли какой-то дополнительной дармовой кожей, и вижу я, в общем, хреново, но то, что мне видно, вижу. И то, что я теперь вижу, это явно никакой не глюк, и не мультик, и не повтор любимой телепередачи по письмам телезрителей, а самое настоящее шоу прямо из жизни, реалити-шоу.
Так вот, вдруг ни с того ни с сего в мире пропал цвет. Нет его. Полное отсутствие присутствия. Ночью кто-то спер все цвета радуги. Или еще что-то случилось. Может, цвета поблекли от частой стирки. Поблекли до полного уничтожения. Может, кто-то выстирал этот пейзаж, этот вид из окна, в автоматической стиралке не в том, что надо, порошке. Моя мамашка тоже мне как-то устроила такую передрягу с джинсами. Сегодня нормальные голубые джинсы, а назавтра уже совсем белые, белые ливайсы с белой лейбой без буковок. Я тогда просто взбесился, потому что в моей тусовке мне была бы просто хана, что, Сильный, к причастию собрался, опоздал, служба закончена, причастие уже съели, иди домой, до встречи в следующем году.
