— Э-эх, жизнь моя, зебра! — шутил Чикатило, смеясь и катаясь, как мятый рулон обоев, по грязной поверхности ящика с металлоломом. — Полосатая тельняшка, подруга десантника.
А я обзывал его за это кузьмичом, и всё было здорово. Я знал, что Чик обязательно что-нибудь придумает, что мы поимеем с этих ящиков пару бумажек с ноликами.
Мы приколотили доску на место и по-стахановски быстро сделали ещё два вагона. Всё-таки правильный идейный прогруз рабочих — великая вещь, производительность труда зависит не от денег, а от настроя. Доллары — всего лишь промежуточная величина, косвенный фактор: просто это самый тупой и примитивный способ обеспечить правильный настрой, вот и всё. И все эти Энгельсы-Ленины были не такими уж идиотами, как кажутся.
— Я всё думал, что именно не давало мне покоя, — сказал Чикатило вечером уже в бомжатнике, открывая ностальгическую банку советской тушёнки с томатно-красным коровьим силуэтом. — А ведь вот что было странным с самого начала: усатый Михаил всегда приносил нам эти накладные, обозначенные разными порядковыми номерами и с указанием разных наименований какой-то аппаратуры, так? Ты улавливаешь ход моего логического анализа ситуации? Так вот. Он бросал эти накладные на пол, по две на каждый вагон. Ну, или по четыре — помнишь эти маленькие ящики, которые умещались по два с каждой стороны. Но, батенька, но: никогда, ни разу за всё время этот горе-конспиратор не додумался хотя бы для вида указать нам, что именно куда вешать. Ни разу не распределил их по ящикам в рамках одного отдельно взятого вагона. Ведь если в одном ящике находится генератор, а в другом — левый бур, очень важно не перепутать, какую накладную куда цеплять. Важно, чтобы инфа на накладных соответствовала содержимому ящиков, на которые они пришпандорены, правда? Ведь я не технарь, но уверен: генератор похож на бур не больше, чем ухоженное лобковое оволосение девушки месяца из «Плейбоя» на трёхдневную алкоголическую щетину карщика Игоря. А Мише всё равно, понимаешь? Ему плевать, я тебе точно говорю. Это засело у меня где-то, в каком-то регистре, но в соприкосновение ни с чем так и не пришло.
— А что это может означать?
— Это значит, как минимум, одно: нигде, ни на какой таможне ничего вскрывать не будут. А таможня на пути будет обязательно, и не одна: оно ведь всё отправляется за границу, не забывай. Значит, у них уже везде схвачено, таможенникам уже дали на лапу. Либо же у них есть какая-нибудь универсальная бумага, типа той, что кардинал Ришелье выдал Миледи. Знаешь, есть такие ксивы, с типовым содержанием: «Пошли все на х…, отстаньте от предъявителя сего».
— Ну и что?
— А то, что и то и другое стоит бешеных бабок. Долларов, таких хрустящих, с ноликами. Пачек долларов с ноликами. Это серьёзное мошенничество, вот что мне теперь очевидно. Эти люди — не карманные воришки и не бабки, которые продают у Киевского вокзала разбавленную водку. Здесь пахнет нулями, многими нулями. Я это чувствую, поверь мне.
Я верил и тоже немного чувствовал, мне не надо было ничего доказывать.
— Ты думаешь, нам удастся стать миллионерами? — пошутил я, засовывая кипятильник из двух лезвий в литровую банку с чаем. В этом лепрозории не было даже чайников, чёрт возьми, в любом чуме на Крайнем Севере оленеводы живут куда более продвинуто.
Чикатило раздавил жирного таракана и философски уставился в потолок, всем своим видом заставляя задуматься о вечном.
— Не уверен, что оно нам надо, — вымолвил он наконец, размешивая сахар в гранёном стакане, из которого до нашего приезда наверняка не пили ничего, кроме спирта. — Понимаешь, все мировые катаклизмы сводятся к тому, что люди не хотят признать очевидное и занять своё место. Это если не моветон, то по крайней мере безвкусная глупость. Зачем Красивым Мужчинам быть миллионерами, скажи мне на милость? Миллионером должен быть менеджер. Становясь миллионером, ты теряешь свой шарм и становишься менеджером. Оно тебе надо?
— Блин, а знаешь, Чик… — начал я.
— Да! Знаю! — оборвал меня Чикатило, встав с места и даже начав размахивать руками. — Можешь ничего не говорить, ибо. Ибо я ЗНАЮ. Я тоже, да-с, да-с, именно так-с. У меня тоже бывают минуты умопомрачения, тошноты и слабости. Как месячные у женщин. Меня тоже посещают эти черви, эти долба-ные тараканы…
Произнося последнее слово, Чикатило смачно топнул ногой. Надо полагать, он размазал тогда по полу одного из очередных своих стасиков, но я пропустил это мимо. Мне было не до этого, меня интересовали тогда предательские серьёзные мысли, которые надо гнать от себя прочь.
— Это полная лажа, от этого люди становятся несчастными, депрессуют и прыгают в окна, — продолжал между тем Чикатило.
— От чего депрессуют?
— А вот именно от того, с чего мы начали. А начали мы со знания/незнания своего места. Все видят, что менеджеры в почёте, что менеджерам хорошо. Что менеджеров любят женщины, а вот, скажем, Лёню Свиридова — не очень. Они замечают его вскользь, потому что Лёня вообще живёт как бы вскользь. Но Лёне хочется конкретной любви женщин, поэтому он идёт в менеджеры. Забыв задать себе один очень важный вопрос. Забыв налить себе сто граммов для откровенности, встать перед огромным зеркалом в человеческий рост, чокнуться со своим отражением и спросить его так душещипательно, подкупающе: брат Лёня, а менеджер ли ты? А найдётся ли для тебя место на вёслах, любезный Леонид? Но х… там, Лёня Свиридов прёт в менеджеры не глядя, с ходу. Нахрапом, как конь-тяжеловоз. Одним махом. А через много лет впадает в депрессию. Как медведь в спячку, только навечно. С ним будут трахаться, а может быть, даже полюбят — но Лёню это не устроит, ему надо будет большего, потому что на самом-то деле он не менеджер, а негр. Которому хочется не только секса, но и рэпа, наркотиков и баскетбола. И всё, блядь, клиника неврозов.
— Вот я и спрашиваю себя последнее время…
— А ты спроси лучше меня. Я тебе сразу скажу, что ты не менеджер. И я не менеджер. Так что я предлагаю не лезть туда, где нам не рады. Я предлагаю обуть их, как обычно, на несколько сотен… ну, максимум, я допускаю — тысяч долларов. Желательно крупными купюрами. И остаться бедными, но с достоинством. Как истинные клубные джентльмены, как скромные денди.
Потом к нам зачем-то вписался Михаил. Он шевелил усами и просил кипятильник, чай, он просил чёрт-те что — денег или икону Пресвятой Богородицы, какая разница. На самом деле ему просто хотелось пообщаться, он затосковал в этой перди по чему-то хорошему, доброму. Его ведь целый день вяло посылали на х…, а он в ответ только мельтешил, как Чарли Чаплин или заводная обезьянка из «Бесконечного путешествия». Это был его стиль работы, он хотел всё сделать быстро, он парился из-за этого. Видимо, он тоже не был прирождённым менеджером, несмотря на незнакомство с запахом ганджи. Мы сочувствовали Мише тогда, в тот вечер в бомжатнике с кипятильником и банкой чая. В такие минуты у этих горе-менеджеров никнут руки и плывут глаза, и нормальное общение с ними становится возможным. Их становится не в лом позвать на чашечку чифиря. Так что нам пришлось прервать наш серьёзный разговор, да и чёрт с ним, потому что он всё равно был неприятным.
