ЗООПАРК: плюшевый заяц
ТРАНКВИЛИЗАТОР: шоколадка ЛСД
Рязань провожала нас как победителей, доставших всех и вся. Казалось, она специально выписала из-за туч осеннее солнышко — впервые за всё время нашего присутствия в ней. Это банальная метафора, гипербола или как это там называется, но мне больше ничего не приходит на ум, чтобы описать это прощальное ощущение. Рязань была рада отделаться от нас, она мобилизовала на наши проводы свои лучшие резервы. Включая Лену, которую, кстати, за всё это время никто из нас так и не поимел.
Вокзал был скучным, как и всё в этой местности, мы не увидели в нем абсолютно ничего оригинального. Чикатило купил Лене кока-колу в аляповатой палатке, увешанной рекламой сигарет «Лаки Страйк». Бабушка в окошке почему-то посмотрела на него как на идиота, хотя ничего плохого он ей не сделал и даже не сказал.
Уже в здании вокзала мы подошли к развалу, на котором лежали разноцветные книжки в основном карманного формата. Чику нужно было купить что-нибудь почитать в дорогу.
— У вас есть Лоуренс Ферлингетти? — пошутил Чикатило. Ему ничего не ответили.
— Купите журнал «Смена», — посоветовала Лена, как бы оправдывая свой город. — То ли июльский, то ли августовский номер. Там есть детектив, очень интересный. Не такая похабщина, как всё остальное современное.
— Кто автор сего литературного произведения? — вздохнул Чикатило.
— Какая-то молодая тётенька, — объяснила Лена. — Малинина, по-моему, или ещё что-то в этом роде. Она только начала печататься, но все её уже читают. Честное слово, интересно. — Лена посмотрела на Чикатилу чуть ли не умоляюще. Рязанские мужики сворачивали на неё шеи, натыкаясь на столбы, а она так смотрела на Чикатилу.
— Милая Лена, предмет моих холостяцких воздыханий, — промямлил Чикатило, приобнимая её за талию. — Неужели я так похож на отвратительного столичного сноба. Раз ты рекомендуешь мне почитать старушку Малинину, я так и сделаю. Поверь, я не из эстетствующих педерастов. Детективы тоже имеют право на существование, что доказано неугасающим интересом к ним со стороны всего человечества.
С этими словами Чикатило отыскал на развале нужный номер «Смены» и купил его, заплатив, по-моему, две или три тысячи рублей. Примерно столько же стоила в это время бутылка водки «из дорогих» или винный напиток «Ориджинал».
Мы из каких-то самим нам непонятных нежно-дружеских чувств приготовили Лене подарки. Она была единственной, кто в этом городе отнёсся к нам с интересом и без предубеждения. Мы пошли в самый крутой местный универмаг и купили ей по здоровой плюшевой игрушке. Я купил льва, а Чикатило — зайца. Чикатило, правда, не удержался: отрезал ему одно ухо и пришил его между ног, а из хвоста сделал весьма правдоподобные яйца. «Так он больше похож на Дурилу Францовича», — объяснил он.
Вообще-то это довольно пошло — дарить девушкам плюшевые игрушки. А пришивать к ним плюшевые члены — ещё более пошло. Но так уж получилось. Если бы Чикатило преподнёс ей просто зайца, он бы просто не был Чикатилой. В конце концов куда гаже было бы оставить на память о себе какие-нибудь идиотские французские духи или трусики общей площадью два квадратных сантиметра.
Лена обрадовалась, как ребёнок. Она по очереди поцеловала нас — почти взасос — и даже немного взгрустнула. На лице Чикатилы явно читалась досада на то, что он с ней не переспал, но теперь уже было поздно, поезд уходил через несколько минут.
— Хрен с ним, — шепнул я ему уже на платформе. — Мы ведь неплохо провели с ней время.
— Ну, в общем, да, — согласился Чик, поглядывая вслед Лениной мини-юбке, колготкам и точёной попке, покачивающейся на вечно модных в таких городах шпильках. — Есть девушки, которые не предназначены для этого. То есть они, конечно, для этого предназначены, но не в данном конкретном случае и не по отношению к нашим конкретным личностям. Не потому, что у нас нет шансов, а просто потому, что так ложится фишка. Это надо принимать спокойно и не лезть на стенку. Эй, Лена! Иди к нам, а то ты как-то далеко ушла вперёд. Я не могу смотреть на твои ножки, это не соответствует нашему с тобой платоническому чувству. У тебя очень сексуальные ножки, честное пионерское.
— Я знаю, — сказала Лена.
Чего уж там, она действительно об этом знала. Они всегда об этом знают, даже если их ноги на самом деле никакие. А уж здесь-то и говорить нечего.
— Ну что, подруга дней моих суровых. — Толстая бабка в грязной униформе начала загонять всех в вагоны, а Чикатило на прощание ещё раз набросился на Лену и начал с ней целоваться, на сей раз по-настоящему. В последний момент это успел сделать и я, а бабка стояла и смотрела на это с видом попранной добродетели, как будто мы целовались с трупом или друг с Другом, или занимались ещё какими-нибудь порицаемыми извращениями. Держу пари — в её биографии все было куда запущенней. Блин, да я готов биться об заклад, что по молодости пьяные проводники катали её всем скопом в служебном купе. Именно такие тётки потом так вот реагируют на чужие дружеские лобзания. Но это не так уж важно — нам было плевать на эту бабку, мы не должны были ей ничего, кроме билетов и денег за постель. Мы смотрели из окна на Лену, это казалось куда более интересным. Она прижимала к себе моего льва и Чикатилиного зайца. При этом она старалась сделать так, чтобы никто не видел его межножья. Чикатило поставил её в довольно идиотское положение: она должна была нести через весь город этого самого зайца с половыми органами, а ведь она была не из тех панкушек, которые пишут на своих балахонах слово «х…» и ловят кайф от такого эпатажа. Она ещё старалась помахать нам рукой, но руки были заняты плюшем, и ничего у неё не получалось. Это был действительно классный кадр, я его хорошо запомнил. Лена стояла в центре этого кадра, как памятник неиспользованным возможностям.
Что-то есть в неиспользованных возможностях, какая-то такая странная фишка. Которая заставляет людей вспоминать о них с большими чувствами, чем об использованных.
— Ну ладно, проехали, — сказал Чик, когда она скрылась из вида вместе со всеми этими грязными перронами и опухшими от вечного праздника (в таких городах всегда царят вечные праздники) рязанцами. — Обидно и больно, но — проехали. В прямом и переносном смысле этого слова. Самое время пойти в вагон-ресторан и отметить там это дело. Мы с грустью выпьем по стакану виски с содовой и съедим жареного цыплёнка. Или по-буржуйски закажем ананасы с шампанским плюс анчоусы в томатном соусе. Тьфу, блядь, что за ахинею я несу. Это от чувств. Короче, пошли в ресторан, попьём пивка.
У нас были деньги на это самое пивко. У нас даже были деньги на виски с содовой и на ананасы, и на анчоусы — мы бы сожрали их хотя бы из принципа, если бы их подавали в этом поганом вагоне-ресторане. Мы ведь поимели с Сынка свои крохи, у Чикатилы это получилось.
На самом деле всё оказалось не таким уж сложным. Главное, что надо было понять, — это то, что никто ни при каких условиях не будет вскрывать эти самые ящики, которыми мы забивали вагоны. Разве что получатель, которому на их содержимое по каким-то причинам абсолютно плевать. «Хотя я и в этом не уверен, — говорил Чикатило как-то задумчиво, потирая лоб и покусывая бороду. — У меня есть какое-то чувство, что их вообще никто не будет вскрывать. Оно не подкреплено ничем, но я чувствую жопой. А у меня ведь extra sensitive ass, ты же знаешь».
