Чикатило в темноте сел на крутящийся стул. Чиркнул спичкой, поджёг три похожие на сталактиты свечки, воткнутые в заляпанный воском подсвечник на крышке рояля. Огоньки потянулись в сторону открытой двери, устроив на облупленной стенке мини-театр теней. Глупо, конечно, но мы всегда старались по возможности не включать электрический свет в этой бутафорской. По двум причинам: а) потому что мы не имели права здесь находиться, вовсе не стремились заявлять кому-либо о своем присутствии в этих стенах, б) просто потому что.
Если бы в это помещение на пятом этаже вошла какая-нибудь юная цыпочка из кордебалета, она бы влюбилась в Чикатилу тут же, не отходя от кассы. А может, даже развелась бы на спонтанный секс на крышке рояля. Но цыпочки из кордебалета на пятый этаж не захаживали. Подозреваю, что многие из них вообще не ведали о его существовании. А жаль. Потому что образ Чикатилы, сидящего за роялем с красным вином, свечами и нотами для начинающих, прямо светился одухотворённостью. Хотя не знаю, может, балерин совсем не это возбуждает, мы у них не спрашивали. Мы постоянно сталкивались с ними в курилке и в буфете для служащих, но всякий раз натыкались на стену непонимания. Как бы ни изгалялся Чикатило со своим непринуждённым весёлым трёпом — все безрезультатно. Мы для них оставались безнадёжными кузьмичами, ребятами от сохи и молотка — становилось даже смешно.
Последнее время мы приходили в эту комнатушку чуть ли не каждый день. Нас тянуло туда, как магнитом, сам не знаю почему. Я ходил по периметру, прихлёбывая красное вино (ну не пиво же с водкой пить в таких высокодуховных местах, в самом деле), или пялился в окно. Смотрел на людей, озабоченно снующих возле ЦУМа. А Чикатило осваивал азы мастерства пианиста — его вдруг переклинило на высокую культуру, он ходил и говорил всем, что настоящий Красивый Мужчина должен быть немного классическим. Надо сказать, получалось у него не так уж плохо — всё-таки у него были способности к музыке.
— Слушай, — сказал Чикатило, стукнув по клавишам рояля. — Давай украдём отсюда хоругвь.
Хоругви стояли скопом в углу, одна стариннее другой. Мы подозревали, что они не бутафорские, как всё остальное в этом помещении, а самые что ни на есть настоящие. В этом случае их можно было кому-нибудь продать.
Странно, что эту бутафорскую (или как ещё могло называться это помещение) никогда не закрывали на ключ. При желании мы могли бы вынести оттуда всё, что способно уместиться в средних размеров рюкзаке. Но а) мы не видели в этом смысла и б) всё-таки мы не были варварами, мы не собирались за просто так разворовывать авангард российской Мельпомены. Поэтому за всё время мы стащили оттуда всего несколько маленьких предметов — да и то только чтобы положить их дома в какой-нибудь ящик и раз в год случайно находить, разгребая хлам: это называется «хранить воспоминания». Одним из этих предметов — рогаликом из папье-маше — мы как-то раз накормили пьяного Алкоголиста. Поспорили на десять долларов: когда он вычислит нашу шутку — до первого укуса или после. И дали ему закусить. Он спросил, почему рогалик такой чёрствый и, не дождавшись ответа, откусил с одного края. Спор выиграл Чикатило. Меня это не расстроило — какая разница, у нас ведь до сих пор была общая касса.
— Ты не вынесешь отсюда хоругвь, Чикатило. Тебя зажопят на входе. Как тогда Лизиного парня. Там охранники — профи, настоящий дубовый гай.
Мы время от времени перезванивались с Лизой. Как-то раз она попросила нас на халяву провести её и её бойфренда на «Богему». Не знаю, зачем им это понадобилось — у них же были деньги, они оба неплохо зарабатывали. Видимо, им просто захотелось давно забытых эмоций, типа тех, которые испытываешь в детстве, воруя яблоки с соседнего дачного участка. Факт в том, что Лизе мы вынесли пропуск патлатого Жоржа, а бойфренду дали Чикатилин.
Охранники без проблем пропустили Лизу, но вот бойфренда взяли с поличным. Равно как и Чикатилу, которому объявили за это выговор с занесением в трудовую книжку. Мы посмеялись и сняли выговор с доски объявлений — Чикатило забрал его себе и повесил в рамочке на стенку, рядом с голой негритянкой (от которой кто-то по пьяни отодрал лицо Лёни Свиридова, и теперь у неё вообще не было лица, как в фильме «Расе Off»).
Чикатило полистал ноты, нашёл «Адажио» Штейнбельта и вздохнул:
— Да я и сам знаю. Вот, смотри, что я тут разучил. Он начал играть — довольно ровно, хотя пару раз, конечно, сбился. Мне «Адажио» понравилось, хотя в принципе у меня тогда были достаточно противоречивые отношения с классической музыкой и вообще с любой классикой. Чикатило довольно поклонился старинному креслу-качалке, глотнул вина и сказал:
— Знаешь, о чём я тут подумал недавно?
— О чём?
— Когда я последний раз давал тебе что-нибудь новое послушать?
— Ну, ты спросил. Да наверное… Тьфу, блин, Чикатило, да ведь ты уже около года мне ничего не давал послушать!
— Вот и я о том же. Видишь, как оно происходит. А дело ведь не в том, что я стал плохо к тебе относиться или бояться, что ты заиграешь мои компакты. А в том, что я сам за этот год практически ничего нового не услышал. Не интересовался как-то, понимаешь?
Я понимал, насей раз на все сто. Понимал я и то, что мне не стоит лезть к нему в душу — он всё равно скажет только то, что хочет сказать. Поэтому мне можно было нести в ответ на его излияния всё что угодно, хоть читать наизусть стихи Маршака.
— Чикатило, но это же нормально. Тебе скоро двадцать семь. В таком возрасте ты уже не с таким энтузиазмом едешь на другой конец города, чтобы послушать новый диск, правда?
— Правда. Но это-то и обидно.
— Тут уж не поспоришь.
— Все так говорят
— Может, хотя бы поэтому стоит с этим согласиться? Здесь же простая теория вероятности, Чикатило. Если весь класс утверждает, что дважды два — четыре, а один двоечник спорит, что пять, — прав класс, а не двоечник.
— А нам учительница один раз доказала, что дважды два — пять. При помощи какой-то высшей математики. Очень сложно, я ни хера не понял. Но доказала.
— Да, я помню, у нас тоже это было. Но это из разряда математических парадоксов. Это математики так шутят между собой. Узкоспециализированный профессиональный тупоумный юмор. Вроде того, как Алёша рассказывает дебильные анекдоты про бас-гитаристов — когда те, кто не в тусовке, прикола не понимают. Но на самом-то деле дважды два — всё равно четыре. Ты и сам прекрасно знаешь.
— Да, — согласился Чикатило, пялясь в ноты так, как будто там было написано то самое доказательство из высшей математики. — Но жизнь — это не алгебра, не геометрия и не долбаная тригонометрия, понимаешь? А никто не видит разницы. Все считают, что законы универсальны.
Я сел в кресло и начал раскачиваться взад-вперёд, так, что вино пару раз брызнуло мне на спецовку. Что я мог ему тогда ответить? Что все законы действительно универсальны? Это была бы езда на детском паровозике по замкнутому кругу — он бы опять упрекнул меня в том, что я мыслю общественным мнением. Я не видел в этом ничего плохого, но не мог же я признаться ему в этом после стольких лет совместных похождений, раскурок и сбора средств в общую свинью-копилку.
