А еще: как оказалось, у нее.
Я выбрасываю в окно наполовину выкуренную сигарету (последнюю в пачке), вслед — саму пачку. Мягкую пачку «LD» (цветовая гамма: не красное на белом, а белое на красном), которую уже несколько минут судорожно мял в руках. Пытаюсь перебить:
— Это как раз тот personal Satan, о котором я тебе говорил. Мое «я». Если бог есть любовь, а я неспособен на нее — значит, я не от бога, но от дьявола. Все очень просто. Гораздо проще, чем люди привыкли думать. Кто не с нами, тот против нас — еще один главный, хотя и не особо афишируемый, слоган христианства.
— Опять навязки, — улыбается она. — Даже не знаю: с одной стороны, мне так хочется, чтобы ты оставался с ними, а с другой — нельзя же себя так накручивать. Дай мне мои сигареты из бардачка, пожалуйста.
Я открываю бардачок (в бардачке — стандартный набор: карта Москвы, карта Подмосковья, пара заколок, телефонная карта (зачем???), горстка мелочи и несколько тряпок для протирки стекол), протягиваю ей все те же странные утонченные сигареты (название: так и не удосуживаюсь посмотреть). Одну — попутно — вытаскиваю себе:
— Не возражаешь?
— Да ради бога. — Она жмет пальцем на прикуриватель. Теперь он будет греться — что-то около минуты. Может, чуть меньше.
— Нет никакого персонал сатана, — продолжает она, спустя сорок секунд и прикурив. — Есть просто ты, понимаешь? Человек, который делает, что ему хочется. И который, как ни крути, не способен ни на что другое.
Пробка каким-то неведомым образом начинает рассасываться: что-то убрали — то ли столкнувшиеся тачки с проезжей части, то ли мусора-регулировщика с ближайшего перекрестка. Отсюда не разглядеть. Мусор на перекрестке — одна из основных причин пробок. Я давно заметил. Стоит только поставить его посреди улицы с этой идиотической полосатой палкой — и добро пожаловать в настоящую московскую пробку. Хотя, казалось бы, ничего сложного: надо всего лишь навсего выполнять функцию сломанного светофора. Но куда там — они неспособны даже на такие простейшие действия. У них меньше мозгов, чем у светофора — такое вот наблюдение.
Она жмет на акселератор, и за моей спиной раздается уже подзабытый стрекочущий звук мотора. Не стоит ей так сильно газовать. А может, и стоит. Все-таки «жук» — это «жук», он должен обращать на себя внимание.
— Но подожди, подожди. — Я качаю головой. Наблюдение краем глаза: мое отражение — половина лица (правая щека, половина щетинистой бородки и глаз, затененный козырьком бейсболки, которую я снова (автоматически) нацепил уже и не помню когда) начинает судорожно мелькать в круглом зеркальце, как раскадровка мультфильма, пущенного на маленькой скорости: я действительно какой-то мультяшный, не взаправдашний. — Тогда получается, что если мне вдруг захотелось откатать в зад маленького мальчика, я тоже — всего лишь человек, который делает, что ему хочется, и, как ни крути, не способен ни на что другое? Так, да? Получается философия продвинутости?
Она снова улыбается (искренне: она всегда улыбалась искренне):
— Не грузи.
Стандартная отповедь. На все случаи, когда предмет разговора выходит из-под контроля. Основная идея: надо меньше морочиться, парень, и радоваться, что тебе не хочется откатать в зад маленького мальчика. Вот если бы захотелось, тогда все было бы сложнее.
В принципе, я согласен. Лезть в дебри без особой на то необходимости мало кому приносило пользу. Я знал много людей, которые любили это дело — все они заканчивают одинаково. Ущербные джанки с буддийскими спичками и арбатские лузеры с четками — не самый плохой вариант.
Мне вдруг становится понятно, почему этот придурок так осел у меня в мозгу. Он очень похож на меня самого. В некоторых аспектах.
Один из этих некоторых аспектов: я тоже привык сложно объяснять простые вещи. Только без всякой мистики и буддизма.
Я сложно объясняю: семейную жизнь (я называю ее взаимным энергетическим вампиризмом), шоу-бизнес (я называю его массовой дебилизацией), хайтек (я называю его оккультным знанием) и работу в хорошей, перспективной компании (я называю это подставлением задницы и разрешением использовать себя в качестве манипулируемого субъекта).
Я сложно объясняю патологический успех шоу Ролана Факинберга «Деньги — говно!» на российском телевидении. Я называю это квинтэссенцией массового интереса в анально зафиксированном обществе.
На самом деле на вещи надо смотреть проще. Наверное.
— Ладно, ладно. Не хотел тебя загрузить. Наверное, ты права. Наверное, надо просто ловить ситуацию за хвост и не задавать лишних вопросов. Не искать во всем универсальных принципов. Скажи мне только одно. Я никак не могу понять — уже пять минут думаю и никак не въеду: как ты могла жить со мной три года, зная про все это дерьмо?
Жена Ролана Факинберга перестраивается в левый ряд и сворачивает на какую-то богом забытую (хотя и довольно широкую) улицу со сталинскими домами. Странно, но здесь, в паре десятков метров от гудяще-зудя щей пробки, нет никакой цивилизации. Я имею в виду: вообще никакой. Ни машин, ни пешеходов. Приятно, что такое до сих пор встречается в центре Москвы.
Она довольно резко притормаживает — через дорогу метнулась бездомная собака, а она всегда любила собак, — потом снова поддает газу.
— Я же говорю, меня это не напрягало. Поначалу. Я ведь прекрасно отдавала себе отчет в том, что ты и кто ты. Конечно, пару раз я пыталась намекнуть тебе, что можно кое-что подправить. Ты вроде все понимал — в те периоды, когда твой Клон уходил. Но не хотел ничего делать. Наверное, он тебе нравился. А самое главное — я это не сразу поняла, только чуть позже, — самое главное, он нравился и мне. Он ведь был довольно симпатичным. Обаятельным. А самое главное — безобидным. Диалоги с прошлым собой еще никому зла не сделали.
Воспоминания обрушиваются на меня грязным селевым потоком. Хотя селевой поток я видел только в кино. Никогда не был в горах и вообще все время держался стороной от всего это дозволенного экстрима. Полный фейк и иллюзия собственной свободы… Но это — не важно. Важно, что: воспоминания очередной мясорубкой (штопором, самонарезом, буровой установкой) ввинчиваются в мой мозг.;
Так происходит всегда, когда уходит Клон. После его исхода мне нужно какое-то время, чтобы прийти в норму. Как раз сейчас оное время подошло.
— Да, точно. — Я тычусь лбом в плоскую приборную панель. — Блин… Извини. А какой он был раньше — Клон?
Она притормаживает у какой-то витрины. Стандартная сталинская девятиэтажка, первый этаж переоборудован (в эпоху первоначального накопления, не иначе) то ли в бутик, то ли в какой-то парикмахерский салон. Вряд ли он пользуется популярностью сейчас — на улице, где встречаются только психи, «жуки» и бездомные собаки.
— Да таким же, как всегда. Как ты, только моложе. Не важно, на сколько. Когда я его знала, он был просто веселым раздолбаем, живущим по впискам и питающимся алкоголем — наркота уже потом пошла… Немного эксгибиционистом и патологическим лжецом, но очень и очень милым. И еще — слишком уж неприкаянным. Даже на его собственный взгляд.
