И при виде этих тел немец, и до того вызывавший Жанны плохо сдерживаемые смешки, — мало того, что в каждом ухе болтается по четыре металлических серьги, да еще нелепая раскраска от макушки до пят, какие-то звезды и полосы, да еще черепа и драконы, сколько, интересно, стоило ему все это брутальное holiday tattoo? — небывало оживился, что-то залопотал одному из сыновей, восседавших вокруг, как будто он был вождем племени забавных и очень уж киношных краснокожих.
— Ja, ja! — засмеялись сыновья, а один из них, по виду самый старший, прыщавый, нагловатого вида подросток лет четырнадцати, тоже отмеченный серьгами в каждом ухе, но уже лишь по две, толкнул локтем сидящую рядом мать, и пышногрудая сероглазая немецкая фрау тоже засмеялась, достала из большой пляжной сумки цифровую камеру, протянула ее сыну, тот передал отцу, и бритоголовый начал оголтело нажимать на кнопку, будто стараясь намертво впечатать в память аппарата безмятежных нудистов, лениво оттягивающихся на берегу Средиземного моря, ловящих загар вперемежку со свежим бризом, немилосердно дующим со стороны африканских берегов, нагоняя не только мимолетную и лишь кажущуюся прохладу, но и довольно приличную волну, отчего Жанне, плохо переносящей даже самую маленькую качку, стало не по себе.
Тебе плохо? — спросил странный земляк.
Катер дал гудок, отошел от пирса и вновь стал бодро рассекать волны, стремясь обойти следующие мыс, за которым должны показаться невысокие пальмы набережной, и отели Льорета, и очередной пляж уже не с сотнями, а с тысячами тел, и опять горы, с одной стороны — море, с другой — горы, еще не Пиренеи, а просто какие-то горы, название которых она не знает, как не знает сейчас вообще ничего, прежде всего того, зачем оказалась на этом катере, отчего ее тошнит от качки и почему рядом сидит мужчина, попросивший называть его Бананом.
— Тебе надо выпить! — сказал Банан.
Жанна попыталась улыбнуться и кивнула.
— Наверное, внизу, — продолжил Банан, — там должен быть бар…
Они протиснулись мимо немца с большим семейством, «ja, ja» летело им вслед, Банан первым нырнул в коридорчик, из которого можно было попасть в туалеты, а можно в бар.
Куда они и спустились по крутой, но удобной лесенке, помещение было небольшим, негромко играла музыка.
У крайнего столика сидел носатый тип в очках и с усами щеточкой, перед ним стоял большой бокал пива, тип читал газету и курил какие-то вонючие сигариллы.
Ее спутник посмотрел на типа, Жанне показалось, что Банан вздрогнул.
Тут катер опять качнуло, она уцепилась за локоть спутника, тот бережно подвел ее к самому дальнему столику и так же бережно посадил на жесткий круглый табурет, привинченный к полу.
А сам сел напротив.
— Hola! — крикнул Банан бармену, а потом чуть тише произнес:
— Two whisky, please! With ice, but no water!
Им принесли два виски, как и было заказано: со льдом, но без воды. Пойло прошло по горлу, скользнуло в пищевод, и внезапно камень, лежавший в желудке, растворился, стало горячо и приятно. Жанна сделала второй глоток и посмотрела на земляка.
Ей показалось, что она его уже видела.
Еще на родине, задолго до своего голландского замужества.
Она даже помнит, когда и как это было.
Весной, в конце марта — начале апреля, у нее тогда еще был роман, очередной и пустой, с редким сексом и частыми разборками.
В тот день они встретились в центре, она предложила куда-нибудь зайти: промерзла насквозь, захотелось согреться и выпить.
Жанна опять глотнула виски, в стакане осталось немного.
Банан молча курил, его виски стояло нетронутым.
Маленькая забегаловка в каком-то подвале.
И как сейчас — мало народа.
Сколько ей тогда было?
Года двадцать четыре, а еще она помнит, что пила тогда Martini Bianco… В той забегаловке вообще присутствовал итальянский уклон: кофе капуччино, кофе эспрессо, какие-то итальянские сладости, пицца, лазанья, паста, паста и еще раз паста…
Банан наконец-то потянулся за своим виски.
Носатый тип допил large beer и попросил еще. Она выпила первый бокал мартини. Попросила повторить.
Играла музыка.
Естественно, итальянская.
Сладкозвучные аппенинские голоса.
До сих пор в голове крутится одна фраза:
Senza amare andare sul mare…
По-русски что-то вроде:
Без любви блуждать по морю…
Без любви вообще страшно, а вот так, по морю — просто «Летучий голландец»!
Она потом эту песню еще несколько раз слышала, но очень давно.
Senza amare andare sul mare…
Волнение усилилось, брызги волн бьют в иллюминаторы.
А когда он тогда пришел в эту забегаловку?
Она помнит, что заиграла эта песня и на улице пошел дождь со снегом — через окно было хорошо видно, шторы не были задернуты.
Потом пришла компания, несколько человек.
Как раз в тот самый момент итальянская музыка закончилась и началась другая, Beatles.
Она не знает названия, никогда не любила Beatles, та песня была грустная и красивая.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever…
Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны… Ничто нереально, и не из-за чего волноваться… Земляничные поляны навсегда…
Она вновь смотрит на земляка. У него действительно красивые плечи.
И от него пахнет не так, как от западных мужчин. Хотя она знает лишь запах Рене, испанцы — пусть они тоже западные, но ведь совсем другие…
Living is easy with eyes closed, misunderstanding all you see.
It's getting hard to be someone but it all works out, it doesn't matter much to me.
Let me take you down, 'cause I'm going to Strawberry Fields.
Nothing is real and nothing to get hung about.
Strawberry Fields forever…
На этих словах она разлила мартини по столу и начала громко смеяться.
Даже слишком громко, приятель поморщился и сказал: — Успокойся!
Она обернулась и посмотрела на соседний столик. Скорее всего, за ним он и сидел. Тот, кто называет себя Банан.
Не снимая куртки, в джемпере — отчего-то ей всё это запомнилось…
Пусть даже столько раз говорила себе: надо забыть! Жить легко с закрытыми глазами, неверно понимая все, что видишь… Все труднее становится быть кем-то, но все получается, это не так уж важно для меня Позволь, я провожу тебя вниз, ибо я ухожу в земляничные поляны… Ничто не реально, и не из-за чего волноваться Земляничные поляны навсегда…
