— Нет, это подарок.
— Ну, если это подарок, тогда другое дело, — сказала хозяйка лавки и, достав нож из витрины, положила его себе на ладони, чтобы показать Людо.
— Нравится?
— Да, — проговорил он.
— Это для твоего отца?
— Нет.
— Для старшего брата?
— Нет. это для моей мамы.
Дама пристально посмотрела в зеленые глаза мальчика.
— Для твоей мамы! — воскликнула она в изумлении.
— Ну да.
— Она что, любит подводную охоту?
— А ты? — прошептал Людо.
— Что ты сказал?
— Мама хочет именно такой… она сама мне сказала.
Хозяйка лавки собиралась водрузить нож на прежнее место в витрине, но передумала: видно было, что, несмотря на детский возраст, покупатель настроен решительно.
— А ты знаешь, что этот нож очень дорого стоит? Целых пятьдесят новых франков.
С самым серьезным видом Людо отвернулся и начал считать украденные деньги. Цифры путались.
— Не знаю, сколько тут у меня, — вздохнул он и, резко повернувшись, протянул даме руку со смятыми бумажками.
— У тебя только сорок семь франков, — сообщила дама, пересчитав деньги.
— Значит, хватает? — спросил он умоляющим голосом.
— Нет, не совсем. Не хватает трех франков. Ты уверен, что твоя мама не хочет нож попроще, обычный кухонный нож?
— Нет, она хочет именно такой.
Малыш был трогателен, наверное, он разбил свою копилку, чтобы сделать подарок матери на ее праздник.
— Ладно, так и быть, он твой. Я тебе его даже покрасивее упакую. И если твоя мама захочет его поменять, пусть заходит.
Когда Людо вернулся домой, Николь еще не заметила пропажи. Сначала он спрятал нож в своем иглу, потом у себя под подушкой и всю ночь сгорал от нетерпения открыть пакет.
Наутро, едва Мишо ушел на работу, Людо принес свой подарок, развернул и, положив его матери на колени, тут же убежал, не обронив ни слова. В сильном возбуждении он бегом спустился в сад, оттуда галопом помчался к заброшенной станции и уже там отвел душу, изображая то поезд, то пароход.
Затем повернул назад и. улегшись под сосной, принялся наблюдать за домом. Ни звука. Однако она должна была его звать, искать… Ведь это был лучший на свете нож. С бешено колотящимся сердцем он поднялся и направился к дому. Подойдя к окну Николь, принялся свистеть что есть мочи, но все было напрасно. Тогда он вошел в дом, прошел на кухню и увидел там Татава, устроившегося за столом со своим банановым напитком.
— Ты не видел моей матери? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Твоя мамаша просто лизоблюдка. Она со мной разговаривает, только когда отец дома.
Людо поднялся наверх. В коридоре никого не было. Напрасно он прикладывал ухо к двери Николь, из комнаты не доносилось ни звука. Ему хотелось позвать ее, войти к ней без стука, но вместо этого он сел у дверного косяка, в сотый раз представляя, как руки Николь разворачивают его великолепный подарок, в тысячу раз прекраснее любых плетеных корзиночек, и наконец извлекают на свет настоящее сокровище. Вдруг он услышал, как скрипнула половица, и крадучись пробрался в свою комнату. Ледяной голос окликнул его по имени. Только когда его позвали в третий раз, он бросился в комнату матери. Она примеривала перед зеркалом шкафа туфли на высоком каблуке.
— Куда это ты подевался? Вот уже час, как я не могу до тебя докричаться.
На кровати посреди вскрытого пакета сиял вынутый из ножен кинжал.
— Где ты это взял?
— В лавке «Базар де Пари».
— А зачем ты мне его принес?
Людо покраснел.
— Ты же говоришь, что ножи не режут. А этот режет.
Николь вертела кинжал в руках.
— Но это же не столовый нож… Кстати, для чего он служит?
Она казалась озадаченной.
— Он точно хорошо режет. — повторил Людо.
— А почему ты мне даришь его именно сегодня?
— Сегодня воскресенье, — заявил он.
Николь уронила нож на пуховое одеяло. Повернувшись к зеркалу, она принимала разные позы и разглядывала новые туфли на своих ногах. Увидев в зеркале стоявшего за ее спиной Людо, она вдруг заподозрила неладное.
— Послушай, а где же ты взял деньги? Эта штука, должно быть, дорого стоит?
— А ты? — пробурчал он сквозь зубы.
— Ты не можешь купить такую штуку за свои деньги. Откуда у тебя деньги?
Людо не отвечал.
— Да ты вполне мог их украсть!
— Он точно хорошо режет, — повторил мальчик умоляющим тоном.
— Значит, так и есть, ты украл деньги…
Голос ее неожиданно сделался медленным, протяжным, почти сладострастным.
— У кого ты их украл?.. У Мишо?.. У Татава?.. У кого?..
Его зеленые глаза ничего не выражали.
— Знаешь, я никуда не спешу. Раз ты не хочешь говорить, значит, ты и на самом деле вор… Грязный воришка.
Людо нервно заламывал пальцы, не отрывая взгляда от кинжала и, несмотря ни на что, довольный, что подарок дошел по назначению. Нож наверняка вернется в свою витрину, но пока он, сверкая, лежит посреди одеяла — видит ли она, как он блестит?
— Ну, так где же ты взял деньги? В моем кошельке?
Она перешла на крик.
— Дама сказала, что вернет деньги, — сказал Людо, не сводя глаз с кинжала.
— Какая дама?
— В лавке. Она сказала, что его можно принести назад, и она отдаст деньги.
— Так ты взял деньги в моей сумке, да–да, ты обокрал собственную мать!
Людо задрожал.
— Вор и обманщик, вот ты кто! — завопила Николь, вывернув пустую сумку. — И за это ты будешь наказан! Пока не знаю как. но ты свое получишь! Какой позор! Мишо за уши притащит тебя в лавку и все расскажет хозяйке… Это же надо — украсть деньги у собственной матери!..
Потрясенный, Людо спрятался в своем иглу. Что подумает Мишо? Что подумает Татав? Что подумает хозяйка лавки? Он не вернулся ни к обеду, ни к ужину и уснул, дрожа от холода под мокрыми сосновыми лапками. Когда на следующее утро он появился в доме, там царила странная обстановка и никто не бросил ему ни единого упрека. Накануне вечером госпожа Бланшар сообщила о кончине Нанетт, и эта новость совершенно затмила историю с ножом. Татава попросили ничего не говорить Людо.
Тело Нанетт доставили поездом, чтобы похоронить в Пейлаке, на ее родине. Траурная процессия была почти точной копией свадебного кортежа Николь и Мишо прошлой зимой. Булочница отчитывала свою дочь, шедшую с непокрытой головой, без траурной вуали, и не проронившую ни слезинки перед открытой могилой. Николь подташнивало. Она видела серебряное кропило, сухие комья земли, падавшие на гроб, тщательно зашнурованные ботинки некогда крестившего ее священника, ярко–лазурное небо и у края могилы — крестящегося незнакомца, почти старика, в котором она с ужасом узнавала своего мужа. Опираясь на лопату, могильщик по имени Анж
[24]
терпеливо ждал:
