На полу чтобы можно было лечь. Людо и Лиз стелили старые шерстяные веши, шедшие на ветошь. Ласки, которые они расточали друг другу, не приводили к наслаждению. Разговаривали они мало, прижимались, совершенно одетые, друг к другу и так, в обнимку, дремали. Людо не различал губ Лиз. но прикасался к ним. Изуродованные губы, казалось, излечивала темнота.
Однажды Лиз захотела увидеть его обнаженным. Она зажгла принесенный им огарок свечи, торжественно сняла с него одежду и, ни слова не говоря, провела свечой вдоль его тела.
Ночью, в комнате, он рассматривал свой болезненно напряженный член, воображая, что Лиз рядом, и желая ее. Затем выходил во двор и стучал в ее темное окно, покрывая поцелуями разделявшее их стекло. Он по–прежнему подглядывал за утехами Фин и Дуду, пытаясь понять, что за колдовство могло превращать в сон разделенное наслаждение.
Когда он встречал свою подругу днем, то видел неуклюжую девчонку, скрывавшую свою женственность под хмурым видом.
В октябре пришло письмо от Мишо.
Дорогой Людовик,
Кое–кто говорит, что жизнь похожа на бутерброд, намазанный сам знаешь чем, и что едят его понемногу каждый день. Так что всякого дерьма здесь хватает с лихвой. Я не тот человек, кто станет о ком–нибудь говорить плохо. И потом, надо и вправду стать на место твоей матери — не очень–то весело, когда ждешь ребенка, а он возьми да и помри. Даже для меня это был еще тот удар. Но чего жаловаться, так не бывает, чтобы в жизни все было гладко. Все. что я могу сказать, так это то. что у меня с твоей матерью не клеится. Разладилось аккурат после аварии. Правда, я тебе не говорил, но только она слетела в кювет на своей чертовой тачке, это ж надо, такое наказание на нашу голову! Твоей–то матери ничего, а тот тип на мопеде остался без глаза. А так как она выпила лишнего, смекаешь, что к чему. Первый раз в жизни я буду в суде, и кто его знает, как там все обойдется. Она говорит.
что это из–за меня, тут уж я ничего не понимаю, я ждал ее к ужину, когда все произошло. Татав говорит, что перестал тебе писать, потому что ты ему не отвечаешь. И с матерью та же история, ты никогда не отвечаешь. Ладно, как только будет время, я заскочу к тебе, а пока посылаю посылку. Целуем тебя.
Мишо
Людо посчитал, что находится в Центре Сен–Поль уже десять месяцев. Почти год.
Мать так и не приехала его навестить, он так и не съездил на каникулы, Татав не любил его, Мишо постоянно обещал забрать его в Бюиссоне, но грош цена была тем обещаниям. Людо почувствовал физическую тоску по дому: он вновь ощутил запахи, разносившиеся вечерами по чердаку, вспомнил свои ночные бдения у комнаты Николь, послеполуденные часы у моря, завтраки, оскорбления — все эти воспоминания, приятные и тягостные, были одинаково дороги его сердцу, и всю накопившуюся горечь он стал изливать на детей.
Будущее свое он видел только за воротами Центра, но не находил способа изменить свою судьбу. Может, для того, чтобы ему улыбнулась удача и исполнились его желания, требовались другие стены?.. Может, Николь и Мишо с радостью примут его, если в один прекрасный день он вдруг появится в Бюиссоне?.. Что может помешать ему вернуться в свой дом, в свое иглу, слушать фисгармонию, вернуться к жизни, которая начиналась там, в неогороженном лесу, ведущем в мир чужих?.. Но всякий раз, когда надо было действовать, он отступал, боясь правды, ожидавшей его на воле.
Две недели он не ходил в подвал, затем снова пошел — из любопытства. Лиз была там, серьезная и молчаливая, черты ее лица скрадывала темнота. Они не пробыли вместе и минуты, как Людо вскочил.
— Что случилось? — шепотом спросила она.
— Здесь кто–то есть, — ответил он
Он не осмеливался зажечь свечу, боясь, что свет заметят снаружи.
— Здесь кто–то есть. — повторил он.
Но слышно ничего не было. Кромешная тьма застилала глаза. С того места, где он стоял, он уже не видел даже Лиз.
Недоброе предчувствие охватило его. В подвале кто–то был — кто–то, тихо притаившийся в темноте, несущий угрозу. Людо взял спички и свечу, переступил порог и направился вдоль прохода. Зубы его стучали. Он с трудом зажег свечу. В желтом свете качнулись пол и свод подвала, метнулись смутные тени. Охваченный внезапным страхом, он принялся во все стороны водить свечой, пытаясь разорвать холодную, давящую тьму. Вдруг совсем близко он услышал чье–то дыхание, опустил голову и узнал Одилона в его красном пиджаке. Распластанный, как жаба, у стены, с широко раскрытыми от восхищения глазами, он напряженно следил за Людо. Затем его тело задергалось в приступе злобного смеха и он бросился к выходу.
Холодный пот прошиб Людо. Огарок свечи потух в его руке, но он не почувствовал боли от ожога и продолжал неподвижно стоять, когда Лиз подошла к нему.
— Что это было? — спросила она, тронув его за руку.
— Я так и знал, — мрачно ответил он, — здесь кто–то был.
С этой поры Людо постоянно был начеку. Он боялся, что карлик донесет на него, паниковал, заметив мадемуазель Ракофф, избегал Лиз и, несмотря на ее умоляющий вид, перестал спускаться в подвал, с тревогой думая каждую субботу о том, что она напрасно его там ждет.
До Рождества оставался месяц, но весь Центр уже готовился к празднику. Фин учила детей петь гимны, мадемуазель Ракофф старалась пробудить их интерес, читая назидательные рассказы о Рождестве. Утром, увидев посеребренные инеем сосны, дети пришли в восторг. Мадемуазель Ракофф раздала воспитанникам теплые шарфы, а вечером показала фильм о ледниках и вечных снегах.
Рождество было самым большим праздником в Центре Сен–Поль. Праздником Иисуса, Бога невинных. По этому случаю Дуду ставил в столовой елку с подарками, дети украшали ясли и стены гирляндами и фонариками, изготовленными в мастерской; на праздник съезжались родители, аббат Менар в семь часов вечера служил полуночную мессу, после которой начинался праздничный ужин.
Как–то в субботу мадемуазель Ракофф поделилась со своими подопечными секретом:
— Мне не следовало бы вам этого говорить, потому что это секрет… но я все же скажу. У нас будет концерт фортепьянной музыки… Прямо в рождественский вечер.
Одилон. считавший себя знатоком, спросил, кто будет играть, случайно ли не Корто?
— Играть будет госпожа Алис Турнаш, мама Мивонн. Это прекрасная пианистка. Она выступает с концертами по всему побережью, у нее первая премия консерватории Ангулема… кстати, я там родилась. Я хочу, чтобы вы хорошенько принарядились в ее честь. Есть ли вопросы?
Максанс спросил, будет ли пианино.
— Конечно, будет. Мать Антуана согласилась одолжить нам свой рояль.
Антуан встал и с гордым видом раскланялся.
— Вы слышали? — сказал Одилон Людо. — Концерт!.. Раньше я ходил на все концерты.
— Что такое концерт?
— Ну, это когда артист играет на каком–нибудь инструменте. Концерт — это чудесно!
