Утром он пошел в Ле Форж. Он регулярно наведывался туда с тех пор, как отправил письмо Николь, в надежде получить ответ, но тот все не приходил. Вот и на этот раз у Бернара ничего для него не было. Он как–то странно посмотрел на Людо.
— Чудно, — сказал он, — сегодня утром приходили легавые. Здесь у нас они не часто бывают. Да и мы этого не любим. Ищут кого–то… Какой–то шизик сбежал из психушки. Мы им сказали, что такого не видели. Чудно…
— Зачем они его ищут? — спросил Людо.
— Люди у нас не болтливые, — продолжал Бернар, — особенно с легавыми. Они не болтливые, но легавые все же не дураки… А еще приходили резчики. Они эту лохань расчекрыжат — не успеешь и глазом моргнуть.
Людо в итоге признался, что жил на заброшенном судне в ожидании сезона. Бернар ответил, что давно знал об этом.
— В конце концов, уже скоро лето, ты сможешь жить у кого–нибудь из местных. Уверен, что ты здорово управляешься с секатором…
По возвращении Людо нашел в своем почтовом ящике букетик завядших примул и вспомнил Лиз. Она тоже приносила ему цветы, когда он болел. Он вспомнил их ласки, их безрадостную любовь и вдруг почувствовал стыд оттого, что оставил ее там.
Он поставил примулы к хризантемам, с которых облетели последние лепестки. Кто мог в этих местах проявлять к нему интерес? Кто вообще мог знать о том. что он живет здесь?.. Бывший каторжник хоть и браконьерствовал, но цветов не рвал.
Напрасно в последующие дни Людо прятался за фортом, вечер наступал, а ему так и не удавалось никого выследить. Тогда он снова стал уходить в Ле Форж и Бюиссоне, и снова букетики слегка увядших цветов стали появляться возле «Санаги». Однажды после полудня Людо притворился, что идет в лес, но, сделав большой крюк, вернулся к берегу и спрятался в дюнах. Вскоре появилась девочка на велосипеде. Остановившись, она взяла букет, укрепленный на багажнике, подошла к судну и положила цветы на песок. Некоторое время она постояла, сложив руки, перекрестилась, на мгновение опустилась на колени и вернулась к тому месту, где оставила велосипед.
Там ее уже ждал Людо.
— Цветы это для чего? — спросил он.
Она пожала плечами, как будто ответ был ясен сам собой.
— Да для моего папы!..
— А кто твой папа?
— Он умер, потому что слишком много пил. Мама говорит, он был психом. Теперь он в ящике, на кладбище. Мама туда ходит каждый день. И носит цветы. А я их сюда приношу. Еще я беру цветы с других могил, так больше получается. Сегодня они почти свежие.
— Но зачем ты это делаешь?
Девочка на мгновение задумалась.
— Мой брат… у него еще мотоцикл… он говорит, что на корабле живет какой–то псих. Значит, если ты псих, то ты — мой папа.
И она добавила с хитрецой в голосе:
— Ты ведь не против, а?
— Не знаю, — взволнованный, пробормотал Людо. — Как тебя зовут?
— Амандин. Но все зовут меня Мандин. А мою куклу зовут Селестин. Ладно, мне пора, а то дома будут ругать.
Она села на велосипед и тут же исчезла.
С тех пор Амандин стала часто появляться на пляже, каждый раз привозя цветы, которые воровала с могил на деревенском кладбище. Она болтала с Людо, но близко к нему не подходила, инстинктивно выдерживая дистанцию. Она была на каникулах. Ей исполнилось шесть лет. У нее была забавная мордашка маленькой сорвиголовы, светло–карие глаза; она немного картавила, но если хотела, говорила правильно. В знак дружбы Людо преподнес ей в качестве подарка маленького омара, которого поймал Куэлан: отливающего голубоватой сталью, с надрезанными клешнями и красиво завернутого в подарочную бумагу, за которой Людо специально сходил в Ле Форж.
Через два дня Амандин явилась в слезах:
— Тити умер!..
— Кто это? — не понял Людо.
— Мой омаренок. Он и не пел совсем…
— Ты что, его съела?
— Еще чего!.. Я посадила его в клетку для попугая, что в гараже, и каждый день давала ему зернышек. Но он все–таки умер. А мама меня отругала, потому что от него была одна вонь.
Людо пообещал ей подарить другого омара. Несколько минут она обиженно молчала, роя ногой песок, а затем, все так же дуясь, ушла, заявив, что он злой и что он больше не ее папа.
Остаток дня Людо провел, отскребая ножом трухлявую корабельную шлюпку. После появления рабочих он, казалось, старался заново восстановить судно, чтобы они не посмели к нему прикоснуться. Он драил, мыл, смазывал. По ночам он представлял, как его «Санага» становится на воду под действием прилива. А иногда рисовал в своем воображении, как идет по воде, держа «Санагу» под мышкой, будто детскую игрушку.
Ближе к вечеру он заметил на повороте к дюнам какой–то силуэт и вначале решил, что это Куэлан. Но едва он так подумал, как его словно обожгло: то была до боли знакомая фигура Мишо. Людо бросил работу, спустился на берег и побежал навстречу; отчим с жаром обнял его.
— Так значит это не выдумки! — воскликнул он. — Ты и в самом деле живешь на этой посудине!.. Вот не думал… Я был уверен, что она снова меня дурит, уверен, что тебя здесь нет. А ты вырос, теперь ты настоящий мужчина… Это ж надо, Людо!
Они подошли к судну.
— Ты отвезешь меня домой? Ты за мной приехал?
Мишо помрачнел и отвел глаза к морю.
— Домой?.. Не скажи… Домой — нет! Домой я тебя не отвезу, и на этот раз ничего не могу поделать. Впрочем, я и сам не еду домой. С этим покончено.
Он, словно нищий, держал перед собой шляпу, уставившись внутрь ее.
У нас с твоей матерью в последнее время больше не ладилось, — продолжил он упавшим голосом, — точнее, это она не хотела ладить. Одно вранье. Даже сказала, что вовсе не была беременна, представь, для нее это были шуточки. Морисетт, по крайней мере, была честная женщина. Все, значится, кончено.
— Что, значится, кончено?
— Все, все кончено, парень, мы расстались и даже собираемся разводиться. О, я оставил ей дом. не хочу больше там жить. В этом доме была не жизнь, а сплошное несчастье, сам не знаю почему… Татав от этого не пострадает, ему потом перепадут хорошие деньги, да и тебе тоже… а пока что держи вот немного на первое время…
И он сунул за ворот Людо пачку банкнот.
— Сейчас я больше ничего не могу сделать. Мастерская еще не продана, потребуется время. А все, что накопил, ушло на этот чертов процесс!.. Думаешь, булочники хоть грош дали? Как бы не так! Ни шиша!.. Не буду тебе врать, но у меня уже не хватит духа начать новое дело… К тому же, я слишком стар. Поэтому я… Он откашлялся, и, сильно смущаясь, произнес:
— В общем, так… кузина предложила мне работенку… Буду потихоньку мастерить в Центре Сен–Поль, где ты был раньше. В таком огромном хозяйстве всегда найдется что починить. Я ей так и сказал: почему бы и нет! Но я не сказал ей, где ты! Этого я ей не говорил.
