— Что за безобразие! Что вы тут делаете?
— Да вот, пришел посмотреть… этот вроде бы мой…
— Вы что, читать не умеете? Сюда нельзя посторонним!
Как воришка, застигнутый на месте преступления и пойманный с поличным, он позволил ей забрать у него из рук младенца, думая только об одном: как бы поскорее дать деру. Медсестра властным тоном велела ему приходить в часы, предназначенные для посещений. Он бросился вниз по лестнице.
Ага, у него небольшой выигрыш! Он может сыграть одну партию бесплатно… Пустячок, а приятно… Было пять часов вечера, Марк играл на электронном бильярде, играл весь день. Он не пошел к училкам, куда его настойчиво звал напарник, не отвечал на звонки. Он литрами пил кофе и воду, сожрал бесчисленное количество бутербродов, и все время повторял и повторял про себя против своей воли «Марк Аврелий»; эти два слова вертелись у него в мозгу так, как порой крутятся слова или музыка какой-нибудь привязчивой песенки; но он никак не мог избавиться от этого наваждения, хотя и старался чем-то их «перебить». К тому же все-таки о чем-то они ему напоминали, о чем-то очень далеком, смутном…
Он вышел из бара в каком-то странном полукоматозном состоянии. Прямо перед ним находилась мэрия. Над входом развевался государственный флаг. С утра он уже раз двадцать прошел по этой площади. Он видел, как в двери мэрии входили люди: пенсионеры, вдовы, женихи и невесты. Он видел, как они оттуда выходили; он наблюдал за тем, как группа инвалидов, с трудом передвигавшихся на костылях и колясках, возлагала цветы к памятнику горожанам, павшим на фронтах. Он пересек пешеходную зону, выложенную мраморной плиткой, и у него в эту минуту создалось впечатление, что он ступает не по твердой почве, а идет подобно Христу по золотисто-черной воде аки посуху, и впереди его ждет девочка, размахивающая руками. Ему казалось, что он ее видит наяву, хотя и сознавал, что его видения — это бред… Нет, девчонка-то действительно была, только не та, что привиделась ему в тот миг, когда он пытался покончить с собой. Перед ним на карусели каталась девчонка в шерстяной шапочке с зеленым помпоном, в больших очках в черепаховой оправе, она сидела за рулем пожарной машины, воображая, что правит ею и ведет ее по усыпанному звездами голубому небу среди слоников, пароходов, самолетов, танков, страусов, дельфинов. Был среди этих экзотических средств передвижения и еще один «предмет», который Марк назвал про себя Ноевым ковчегом, ощетинившимся радарами и пушками. Чувствуя себя еще оглушенным и ошалевшим от бильярда, Марк подошел поближе и смешался с толпой родителей, он смотрел на крутящийся круг карусели, и перед его взором мелькали кепочки и шапочки, расстегнутые воротники и развевающиеся шарфики, сопливые носы, выбившиеся пряди волос, беззубые улыбки, косички и челки, смеющиеся или перепуганные рожицы, — и все это куда-то неслось, подчиняясь ритму какого-то веселенького мотивчика с испанским «привкусом». Внезапно он почувствовал, что сердце у него сейчас выскочит из груди, потому что он вдруг увидел среди мигающих лампочек маленькую яхточку Нелли, а за ней следовала огромная ржавая черная посудина, на борту которой огромными белыми буквами было выведено ее название: «Марк Аврелий».
Расталкивая людей словно смывающийся с места преступления преступник, Марк опрометью бросился к мэрии и поспел чуть ли не за минуту до закрытия. Он вихрем промчался через холл, взлетел по лестнице, понесся по коридору и ворвался в отдел регистрации новорожденных. Он увидел стол, компьютер с погасшим экраном монитора, большой плакат с изображением разноцветных тропических рыб на стене и служащую, явно ведшую свой род от уроженцев Антильских островов; она как раз надевала пальто. Было без двух минут пять. Он сказал, что пришел признать и зарегистрировать своего сына и что он не уйдет отсюда, пока все документы не будут оформлены как полагается, он законы знает и чтит.
— Фамилия матери?
— Все написано вот в этих бумагах… Она только что родила…
— Замужем? Как писать: мадам или мадемуазель?
— Мадемуазель… но это там тоже написано… да и какое это имеет значение!
Пальцы служащей порхали по клавиатуре компьютера, она печатала вслепую и даже ни разу на нее не взглянула.
— Мальчик? Девочка?
— У меня сын…
— Какое имя вы дадите ребенку?
— Марк Аврелий, — сказал он с коротким злым смешком. — Его будут звать как отца… Как двух его отцов… Ну, как вам это нравится?
Он закусил губу и через мгновение выдохнул:
— Марк Аврелий… звучит как-то старомодно и с большой претензией, не так ли? Пьер — Поль — Жак — гораздо лучше и уху привычнее, да и из моды никогда не выйдет… не будем выпендриваться…
Служащая заставила Марка подписать текст заявления.
— Ну вот и все, месье. Так это вы счастливый папаша?
VIII
И в течение пяти лет эта немыслимая семейка существовала в замкнутом пространстве, томилась словно под колпаком; мы с мамой в комнатке наверху, отец с собакой — внизу. В нашей лачуге существовало как бы два домашних очага, две семьи, и взрослые были друг для друга чужаками, они постоянно были настороже, словно всегда держали пальцы на курке пистолета, с их уст всегда готовы были слететь ругательства, и каждый из них всегда только и ждал, что его вот-вот вышвырнут отсюда и придется убраться. Иногда они, правда, вдвоем ходили за продуктами на ярмарку на набережной, отец расплачивался, мама вела подсчеты. Она все вечера проводила за этим занятием, что-то множила, делила, складывала, вычитала, а по утрам Марк находил под стаканом или кружкой сухой результат ее ночных трудов: на бумаге значилась цифра его долга, уменьшавшаяся на сумму, затраченную на покупку провизии. Дело было в том, что при помощи банковских служащих она определила не только сумму ущерба за потерю затонувшей яхты, но еще и предъявила этому мошеннику, как она называла Марка, счет за моральный ущерб, а также за утрату некоторых материальных ценностей. Словом, она считала, что он ей должен сто тысяч франков. Она буквально раздавила его этой суммой. Она, правда, говорила, что хочет облегчить ему это бремя и предлагала пожениться, чтобы можно было заключить договор о совместном владении имуществом. Она утверждала, что, получив возмещение за понесенный ущерб, она вновь обретет вкус к жизни, вновь обретет «аппетит», в ней вновь проснутся инстинкты… Она говорила, что надо ждать и надеяться. Иногда по ночам Марк пытался ее разжалобить, пытался заставить сменить гнев на милость, я слышал, как под его ногами поскрипывали ступени, слышал горячечный шепот, слышал громкие, раздраженные голоса, лай собаки и грохот телевизора, включенного Марком на полную громкость после очередного провала. Иногда он не ночевал дома или приводил к себе приятелей, и они пили на кухне всю ночь напролет. Я слышал, как он говорил им: «Наверху спит моя жена. Она стоит сто тысяч франков. Меня бы очень устроило, если бы мне удалось сбагрить вам ее и выручить за нее сто тысяч. Ну как, не желаете?» Один раз я услышал звук шагов, приглушенный смех, внезапно зажегся свет. Жорж и Марк стояли в ногах кровати и смотрели на мою спящую мать. Она прижималась ко мне или прижимала меня к себе…
