— Смотри, — сказал он, — вон мой дом, — и тотчас почему-то вспомнил про фотографию своей матери.
Скосив глаза в сторону Исмены, он увидел, что ее юбчонка и топик висят на перилах.
— Сейчас тепло, все очень быстро просохнет, — сказала она, — давай-ка сюда и твои вещички, я их тоже развешу.
Она стояла наклонившись и что-то ему говорила сквозь завесу своих длинных, скрывавших лицо волос, которые она старательно выжимала, «выкручивая» их так, как женщины выкручивают половые тряпки.
Если бы над Лумьолем не разразилась гроза, если бы, глядя в зрительный зал сквозь дырочку-глазок в декорациях, Пьер не увидел бы, как Лора Мейер сначала скрестила ноги, а потом слегка развела их в стороны, если бы он случайно не коснулся бы этой покрытой еще полудетским пушком нежной кожи, если бы он не впился бы поцелуем в губы этой юной актрисы, захмелевшей от страха, если бы когда-то давным-давно от небольшой яхты не остались бы лишь обгоревшие обломки, если бы эти обломки не погрузились бы на дно одного пруда, если бы Марк не сказал, что должен сообщить ему «великую новость»… если бы… если бы…
Пьер снял рубашку и брюки. Откинув волосы назад, Йемена протянула к нему руки ладонями вверх…
Возвратившись домой, Пьер увидел Марка. Тот стоял у калитки, неподвижно, словно каменная глыба, и загораживал проход.
— А ну-ка прекрати насвистывать! — сказал Пьеру отец. — Надеюсь, ты знаешь, который сейчас час?
Марк вскинул руку и сунул свое запястье прямо под нос Пьеру. Тот ощутил, как его губы соприкоснулись с холодным металлом. Он отогнал от себя зарождающийся страх, схватил отца за руку, поднес часы поближе к глазам и произнес:
— Ну, подумаешь… половина второго… Антигона соединилась с Полиником, преступление совершено…
Пьер хотел было приподнять щеколду, но отец оттолкнул его от калитки.
— Мне кажется, мы договорились встретиться у Жоржа…
«…Куда я ни пошел бы за все золото мира!» — подумал Пьер, мысленно удаляясь куда-то в царство блаженства, где он познавал чудо за чудом, потому что занимался любовью сразу с двумя, с Лорой и с Исменой, где он прикасался то к коленям Лоры, то трогал пупок Исмены, то гладил ее живот, нежный и гладкий на ощупь, как благородная слоновая кость, то ласкал ее шею, плечи и грудь, на которых поблескивали бисеринки пота под его пальцами; он вспоминал, как ее розовые ножки лежали у него на плечах и как он целовал их; и вообще, наверное, они в тот момент напоминали двух ангелочков, обменивавшихся под открытым небом своими чистыми перышками, ласкавших друг друга и почему-то этому не удивлявшихся, словно они давно этим занимались. Они и оделись-то только, когда оказались на опушке леса…
— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я забыл, — сказал Пьер, изобразив на лице огорчение, а в голосе — досаду. — Знаешь, такое случается с артистами, об этом парадоксе все знают, я сейчас попытаюсь тебе объяснить, что это такое. Видишь ли, после представления я был не в себе, я как бы не был самим собой, и я и до сих пор не пришел в себя. Я очень огорчен тем, что так и не узнал твою великую новость, но давай отложим до завтра. А теперь дай мне пройти, мне надо еще кое-что сделать.
Марк не сдвинулся с места, он так и стоял между калиткой и Пьером.
— Где мои кроссовки?
— Должен признаться, что они у меня на ногах, они немного промокли…
— И заляпаны грязью…
— Да, если тебе угодно, они заляпаны грязью.
— Отдай их мне!
Пьер покорно разулся прямо на дороге.
— На, возьми. Теперь я могу пройти?
— Ты что же, думаешь, что я стану нагибаться, чтобы их поднять?
Марк понизил голос и бросил Пьеру в лицо:
— Эй, корифей хренов, как там поживает твоя пьеса? Как прошло представление? Ты там орал, так, как тебе хотелось? Ты испустил свой знаменитый вопль? А?
— Все было потрясно! Просто супер! Жаль, что тебя там не было…
— Я там был.
— Ах вот как!..
При этом «известии» у Пьера поползли мурашки по всему телу, но он тут же сказал себе: «Как же, был он там, дудки! Чепуха! Он ненавидит преподавателей и вообще терпеть не может все, что имеет хоть какое-то отношение к лицею. Он ничего не понимает в науке, ужасно из-за этого комплексует, он тут же переводит разговор на другую тему, как только речь заходит о лицее; он, наверное, вообще бы уничтожил, разрушил, стер с лица земли все лицеи; вероятно, у него даже нет свидетельства об окончании начальной школы. С чего бы он туда поперся? Нет, он просто хочет достать меня».
— Ну и как ты меня нашел?
«Пусть он только попробует мне сказать, что моя мать тоже там была, что она специально приехала, чтобы увидеть меня тайком, так, чтобы я ее не видел; она, мол, ради такого случая расфуфырилась, она обиделась, расстроилась и рассердилась на меня до смерти… Нет, врет он, не был он на спектакле…»
— Я тебя не видел…
У Пьера от неожиданности вырвался смущенный смешок. Мысленно он вновь унесся ввысь, туда, в «воронье гнездо», где он прикасался к грудкам Исмены, а они были как мягкие круглые плоды, где от соприкосновения с ее губами у него дрожал язык… Его и сейчас пробирала дрожь, как только он начинал об этом думать.
— Ты, должно быть, не туда смотрел, то есть не на сцену… Или ты ушел до того, как вырубился свет…
— Свет погас всего лишь на минуту, не больше. Мадемуазель Мейер была вынуждена читать текст твоей роли, а преподавательница французского — текст роли Химены.
— Да не Химены, а Исмены! — рявкнул вконец растерявшийся, а потому полезший в бутылку Пьер. — А теперь оставь меня в покое!
От полученной пощечины у него пресеклось дыхание и слезы брызнули из глаз.
— Сначала расскажи мне, что ты делал вечером и где был.
— Нечего мне рассказывать!
— Зато мне есть… — сказал Марк, и Пьер увидел в темноте, как блеснули его зубы, как он расплылся в своей знаменитой хищной… улыбке волка… — Знаешь, занятно, как оно порой все складывается. Вот хотя бы сегодня… Ты меня, как говорится, продинамил, не явился на встречу, но в результате я кое с кем познакомился, и вот теперь я тебе почти признателен за то, что ты где-то шлялся. Я провел прекрасный вечер благодаря тебе. А все ведь вышло случайно, малыш. Я и не знал, что в Лумьоле есть такие любезные люди! Можешь себе представить, важные шишки из лицея после спектакля пришли поужинать к Жоржу и, увидев меня в одиночестве, брошенным в тоске и печали моим негодным сыном, они пригласили меня за свой столик. Разве это не большая любезность с их стороны, пригласить поужинать отца маленького мерзавца, пренебрегшего вечером, который они организовали с таким трудом? А он им его чуть не сорвал…
Голос Марка сделался мягким, вкрадчивым, он, должно быть, хорошо выпил.
— Ты знаешь Лору Мейер?
