Придется звонить еще раз попозже, а мои первоначальные семьдесят пять центов тратились как-то деловито. Было бы смешно, было бы над чем смеяться.
В любом случае, есть мне больше не хотелось.
Надо и дальше смотреть на светлую сторону.
Нельзя, чтобы меня это пробило.
Если это меня по-настоящему пробьет, я задумаюсь о Вавилоне, и станет только хуже, потому что уж лучше я подумаю с Вавилоне, а не о чем-нибудь другом, а задумавшись о Вавилоне, я не смогу ничего делать — буду лишь думать о Вавилоне, и вся моя жизнь развалится на куски.
Как бы то ни было, так все и шло последние восемь лет, с самого 1934 года, когда я и начал думать о Вавилоне.
12. Блондинка
Когда я входил в морг за самым Залом правосудия на Мерчант-стрит, оттуда выходила плачущая женщина. Одетая в меховую шубку. Дамочка, судя по всему, весьма изысканная. Короткие светлые волосы, длинный носик и рот, который выглядел так хорошо, что у меня заболели губы.
Я уже давно ни с кем не целовался. Трудно отыскать людей, которых можно поцеловать, если у тебя в кармане совсем нет денег, да и сам ты — такой задрот, как я.
Я никого не целовал со дня перед Пёрл-Харбором. Тогда была Мэйбл. В историю о своей любовной жизни я пущусь позже, когда ничего другого происходить не будет. То есть вообще ничего: ноль.
Спускаясь по лестнице, блондинка посмотрела на меня. Посмотрела так, будто мы знакомы, однако ничего не сказала. Плакала дальше, и все дела.
Я оглянулся через плечо: может, за мной идет кто-то еще, на кого она могла посмотреть, но в морг заходил я один, так что, судя по всему, она смотрела на меня. Странно.
Я повернулся и пронаблюдал, как она уходит.
Блондинка остановилась на обочине, подъехал шестнадцатицилиндровый черный «кадиллак ла-салль» с шофером, и блондинка в этот лимузин села. Казалось, машина появилась из ниоткуда. Сначала ее не было, а потом — была. Когда машина отъезжала, дамочка смотрела на меня из окна.
Шофером у нее был очень крупный и гадкий на вид господин. Лицо как у Джека Демпси
[6]
и массивная шея. Как будто он с удовольствием провел бы десять раундов с вашей бабушкой, да еще так, чтобы до конца на ринге продержалась. После чего ее можно будет везти домой в галлонной банке.
Когда лимузин отъезжал, шофер повернулся ко мне с широкой ухмылкой, как будто у нас с ним был общий секрет: старые кореша или что-то вроде.
Раньше я его никогда не видел.
13. «Сыщ»
Колченога, своего друга из морга, я нашел в комнате для вскрытия — он сидел и таращился на мертвые груди дамского трупа, лежавшего на каменном столе. Очевидно, дама ждала своего индивидуального вскрытия. На этом свете можно получить только одно.
Колченог совершенно ушел в разглядывание ее сисек.
Женщина была симпатичная, но мертвая.
— Ты не слишком для этого старый? — спросил я.
— О «Сыщ», — сказал Колченог. — Ты еще не подох с голоду? Я все жду, когда привезут твой труп.
Колченог всегда называл меня «Сыщ». Сокращение от частного сыщика.
— Мне фартит, — сказал я. — Я раздобыл себе клиента.
— Это смешно, — сказал Колченог. — Я читал сегодня утром газету и как-то не заметил новостей о том, что из местных дурдомов кто-нибудь сбежал. Почему тебя выбрали? В Сан-Франциско и настоящие детективы есть. Список — в телефонной книге.
Я посмотрел на Колченога, потом — на труп молодой женщины. При жизни она была очень красива. А мертвая — выглядела как мертвая.
— Мне кажется, если б я зашел на несколько минут позже, ты бы уже дрючил свою подружку, — сказал я. — Тебе живых бы попробовать. При ебле не простудишься.
Колченог улыбнулся, продолжая любоваться мертвой девкой.
— Идеальное тело, — вздохнул он. — Один недостаток — пятидюймовая дыра в спине. В нее кто-то воткнул ножик для вскрытия писем. Какая жалость.
— Ее закололи ножом для вскрытия писем? — спросил я. В голове блямкнул колокольчик, и я не понял откуда. Но что-то знакомое.
— Ага, она была ночной бабочкой. Ее нашли в парадном. Такой талант — и впустую.
— Ты когда-нибудь лежал в постели с живой женщиной? — спросил я. — Что бы подумала твоя мама, узнай она, что ты вот таким занимаешься?
— Моя мама не думает. Она до сих пор живет с моим папой. Чего ты хочешь, «Сыщ»? Ты же знаешь, кредит тебе не откроют, но, если негде спать, внизу, в холодной кладовой, ждет пустой лоток, или же я могу тебе прямо здесь одеяльце подоткнуть.
И он качнул головой на довольно зловещий встроенный морозильник, где хватило бы места четырем трупам.
Большинство тел хранилось внизу, в «холодной кладовой», а несколько особых держали в комнате для вскрытия.
— Спасибо, только не хочется, чтобы на меня какие-нибудь извращенцы таращились, пока я сплю.
— Тогда, может, кофе? — спросил Колченог.
— Конечно, — ответил я.
Мы подошли к его столу в углу комнаты для вскрытия. На столе у Колченога была плитка. Мы налили себе кофе и сели.
— Ладно, «Сыщ», колись. Ты же не для того зашел, чтобы вернуть мне пятьдесят баксов, которые занимал. Правильно? Правильно, — сам себе ответил он.
Я отхлебнул кофе. На вкус — такой, точно Колченог нацедил его из задницы одного из своих друзей-покойников. Я хотел ему сказать об этом, но передумал.
— Мне нужны патроны, — сказал я.
— Ох, батюшки, — сказал Колченог. — Повтори-ка?
— У меня теперь есть дело, клиент, наличка, но работа требует, чтобы я был при стволе.
— Ты ходишь с пистолетом? — спросил он. — Разве это не опасно?
— Я был на войне, — ответил я. — Я был солдатом. Меня ранили. Я герой.
— Фигня! Ты дрался за этих задрочек-коммунистов в Испании, и тебе прострелили задницу. И поделом. Как тебя подстрелили в задницу?
Я вернул разговор в прежнее русло. Не могу же я весь день пререкаться с этим клоуном.
— Мне нужно шесть патронов, — сказал я. — Мой револьвер пуст. Не думаю, чтобы моему клиенту захотелось нанимать частного детектива, таскающего с собой пустой револьвер. Ты разве не держишь тут револьвер на случай, если жмурики встанут и давай гоняться за тобой с топорами?
— Не так громко, — заозирался Колченог, хотя в комнате больше никого не было. Очень серьезно он воспринял совет сержанта Катка — не рассказывать людям о том происшествии с маньяком и его топором. Я один из немногих, кому он рассказал. Мы были довольно близкими друзьями, пока я не начал занимать у него деньги и не перестал отдавать. Друзьями мы остались, но ему хотелось свои деньги назад, поэтому между нами выросла как бы такая невысокая стенка. Несерьезная, но есть.
