Отпустил.
Ништя-я-як…
Прихо-о-од…
И вдруг…
Обломчик.
– Эй. Это что у тебя такое?
– Чо-о-о? Атста-ань… Да-а-ай прихадну-у-уцца…
– Не, ты глянь. В натуре. Что за хуйня у тебя?
– Да что ты гонишь? – Сердится Седайко Стюмчек. Смотрит он на место вмазки и ни хуя пропонятить не может. Мало того, что оно желтым стало, с фиолетовыми разводами, так еще и на нем пузырь вздулся. Со агромедную сливу величиной! Почему «агромедную»? – а по цвету. Синевато-рыжеватому.
– Ёбтыть! – Выдохнул Седайко Стюмчек.
Пропальпировав пузырь и не обнаружив ни в нем (ну откуда в жидкости взяться нервным окончаниям?), ни около него, отрицательных болезненных явлений, Седайко Стюмчек успокоился. Ну, пузырь и пузырь. Ну, вздулся, и хуй с ним. Не болит – вот что главное. А там и ебись оно все конем в голубых глазах.
За тот сейшен еще трижды шмыгался Седайко Стюмчек в места околопузырные. И всяк раз результат тем же был. Вмазка – и следом новенький свеженький пузырь.
И располагались пузыри эти ровным таким квадратом. Или крУгом. Это как посмотреть…
А потом… Потом…
Бля… Только бы собраться. Только бы это написать.
Ох, плохо мне.
Ох, тяжко мне…
Ох, как бы все это на себе не прочувствовать.
Чур, меня, чур!
Всё, милый мой читатель. Всё… Сейчас. Потерпи немного… И тебе достанется… Мало не будет. Уверяю…
Ты вот, сидишь тут в кресле, или на толчке, или в вагоне чего бы то ни было, и думаешь во, гондон, пишет такую чепуху-чернуху, что хуй прочитаешь. Если ты так думаешь – то сам гондон… Пардон, бля, кондом, на хуй. Ты подумал, как мне-то это было писать? А? Подумал? Нет, токо честно. Думал об этом до того как ты стал читать эти слова?
Да – молодец. А нет – так подумай сейчас. И устыдись.
Думаешь писать легко что ли? Уж всяко потруднее, чем читать… Силы, знаешь ли, уходят. Ведь для того, чтобы накропать нечто путное, не один десяток лет их копить приходится. Живешь, тут, копишь, творишь потом, и вдруг приходит такой… Момент… И сила есть, и знаешь что надо написать, а оно не ложится. Или ложится ну, совсем не так, как ты хочешь… Значит, так надо. Значит, ведет тебя так.
Вот как сейчас.
Так. Ладно. Собрался. Сконцентрировался. Вошел в динамическую медитацию. Пальцы бегают по клавиатуре ровно, размеренно, без перерывов…
Продолжаю.
Вернулся Седайко Стюмчек домой. Вернулся слегка кумарный, но пока что бодрый. Вернулся, умудрившись пузыри свои не растрясти, не порвать и не прорвать.
Разделся до торса и стал в шкафном зеркале рассматривать новоприобретенные свидетельства своей стремной деятельности. Как не хотел Седайко Стюмчек их не увидеть, никуда они не делись. Пузырились на прежних местах, как будто намертво вросли в кожу.
Потрогал их Седайко Стюмчек. Плотные, налитые. И тут ему в голову, или жопу, это как посмотреть, пришла мысля… Взял Седайко Стюмчек свежий баян, нацепил на него выборку и, смотря в зеркало, проколол у основания один из пузырей. Показалась капля матовой опалесцирующей жидкости. Но через несколько секунд вся жидкость переместилась в баян. Ее оказалось неожиданно много. Целых три с половиной куба. Седайко Стюмчек задумчиво покрутил более чем на половину наполненный баян в пальцах и…
Теперь следует сказать какая конкретно мысль посетила седайкостюмчековское сознание, где бы оно не локализовалось. А мысль такая: Если пузырь возник под действием винта, то есть некая вероятность, что в жидкости, что его наполняет, есть некая доля первитина.
…немедленно выпил.
Почему выпил? Да потому что стремно ему стало ставить такой странный раствор на вену. Мало ли, какая бактерия там могла обосноваться?
А желудка – она любую бактерию на аминокислоты разложит. Конечно, не любую, но ведь ежели эта «не любая» уже угнездилась в седайкостюмчековском организме, то один хуй поздно…
Жидкость на вкус…
Да не пробовал я её!!! Это мне Седайко Стюмчек потом рассказывал!
…оказалась солоновато-горьковатой. Или чисто солоноватой с примесью горчинки. Или совершенно соленой без намека на характерную горечь.
Да, мало ли какая она там была?! Главное ведь что? Что Седайко Стюмчек четко распознал в ней винтовой аромат. Даже если то глюка была, нам-то с вами это разве не по хую? Нам важен факт: Седайко Стюмчек методично проколол все четыре пузыря и захавал их содержимое.
После этого ему показалось, что первитина в его организме децел прибавилось. Или прибавилось, а не показалось. Или не прибавилось, а не показалось. Или не показалось, а прибавилось… Да, чего тут перетирать из очень пустого в совсем пустое? Как было для Седайко Стюмчека, так и было, и какая, на хуй, разница, как оно было на самом деле…
В общем, после употребления внутрипузырной жидкости, Седайко Стюмчек позаморачивался, и под утро следующего дня завалился отсыпаться, а, отоспавшись, осмотрел свою хэнду. И выяснилась несколько неприятная штуковина. Пока он спал, ворочаясь, ибо, как всем известно, сон наркомана краток и тревожен, пленки, покрывавшие те места, где были пузыри, сколупнулись и теперь полоскались на ветру наполовину присохшими, а на другую половину прилипшими полотнищами кожи.
Не шибко долго думая, Седайко Стюмчек отодрал прозрачные лоскутки и отправил их в рот в качестве прелюдии к первому завтраку.
Потом, ставя чайник, Седайко Стюмчек вспомнил что он сделал, и тут же оправдал себя старым добрым успокоительным средством: в этой коже наверняка содержались следовые количества первитина. А раз так – то усё намано. Гомеопатия, на хуй!
Время шло. Седайко Стюмчек потарчивал. А те места, где обретались пузыри, сперва почернели, а потом стали твердыми. Образовались какие-то круглые крышечки, под которыми, если чуток надавить, что-то булькало и переливалось. И в один знаменательный день, после очередного пальпирования между относительно здоровой, красно-розовой кожей и черной корочкой крышечки образовалась щель. Откуда не медля ни мгновения, в изрядном количестве потек серовато-зеленый гной. Седайко Стюмчек смотрел на путешествие первой капли вдоль по руке и, когда гнойная полоска достигла конца среднего пальца, уже не мешкая, слизнул форейторскую каплю. А там та же участь постигла и распределившийся по линии течения гной.
И Седайко Стюмчека немедля вставило. Да и как могло быть иначе? Ведь в гное же был первитин!
Жалея, что как вампир, он не может присосаться к своим ранам, Седайко Стюмчек с тех пор по несколько раз в день выдавливал гноище из-под корочек-крышечек и, не давая пролиться ни единой капле, употреблял это все вовнутрь.
Через несколько дней линия соединения корост и кожи расширилась. Оттуда показалась странная желтая плоть. Подкожный жир. Гной, выделяемый четырьмя ранами Седайко Стюмчека, стал теперь желтовато-коричневым. Иногда в нем стали появляться волоконца крови.
