Ты с грустью смотришь за окно. Ртутная завеса еще на месте, но уже не такая непроницаемая. Ты видишь как люди, в которых подселились сознания из будущего, пожелавшие понаблюдать вживую за процессом съемок, разбредаются по своим квартирам.
Скоро утро. Скоро выйдут дворничихи выгребать мусор и мести улицу. Скоро люди пойдут на работу. Скоро детишки пойдут в школу…
– Ты как? – Голая и распаренная Лизка Полотеррр стоит за твоей спиной и каплет тебе на жопу со своих волос.
– Хорошо. Честно – хорошо.
– Проработал глюку?
– Да.
– Успешно?
– И даже очень! Пойдем спать.
Ты включаешь пробки и отправляешься в койку. И моментально засыпаешь, даже не поебя Лизку Полотеррр.
А как проснешься, ты обнаружишь что куда-то исчезли молоток, маленькие пассатижи и табуретка. Причем ты все это заносил в квартиру – это-то ты прекрасно помнишь. Кадры, на которые ты снимал глюки, оказались засвечены.
И лишь потом, через месяц-другой, рассказывая эту историю Баяну, ты поймешь, что актер немного тебя обманул. Наверное, да, перенос вещей из будущего в прошлое невозможен. Но он ничего не говорил о переносе материи из прошлого в будущее!..
37. Смерть Семаря-Здрахаря
Его звали Семарь-Здрахарь.
Не так долго, как ему бы самому хотелось, но-таки он им стал. Не первый, но и не последний в череде Семарей-Здрахарей. Ему пришлось побывать и безымянным торчком, и Блимом Кололеем, и Навотно Стоечко и, как вершина, как признание достижений на почве наркотизма, ему много лет назад покорилось и звание Семаря-Здрахаря. Апофеоз торчковой карьеры, ступенька настоящего академика от торчания.
Но пришла и его пора.
Семарь-Здрахарь, возлегая на смертном одре одурманенным одром, отдавал последние концы. Рядом, на тумбочке, лежал баян с винтом – последняя вмазка умирающего. Семарь-Здрахарь знал, что не переживет своего последнего прихода, но и умирать так, самому по себе, сдавшись на волю смерти, которая придет хотя и скоро, но все же неизвестно когда, он не хотел.
Ровно в полдень Чевеид Снатайко, исполняя последнюю волю умирающего, вмажет его, и Семарь-Здрахарь отойдет в мир иной. А пока… Пока до этого времени оставалось всего десять минут…
Следуя устоявшейся традиции, Чевеид Снатайко развлекал умирающего беседой. С утра они уже успели провспоминать практически все значимые приключения Семаря-Здрахаря и теперь молчали, готовясь к Последней Вмазке.
– А ведь мы – вымирающее племя. – Хрипло сказал вдруг Семарь-Здрахарь.
– С чего ты взял? – Поразился Чевеид Снатайко.
– Я должен объяснить? – Удивился Семарь-Здрахарь. – Считай это последним пророчеством умирающего.
– Но с чего-то же ты его вывел…
– С чего-то… – Передразнил Семарь-Здрахарь. – Да, посмотри вокруг. Посмотри на новых торчков. Кто из них сейчас разделяет старые винтовые идеалы? Да никто! Все торчат ради самого факта торчания. Ради децелы они готовы вцепиться друг другу в глотку. Варщики варят сплошной недовар. После него, как змей-Горыныч какой-то, один йод выдыхаешь. Они не думают о качестве продукта. Они думают как побольше для себя откроить. Они думают о том, как у всех приход спиздить. Посади двух варщиков, да заставь их вместе варить – убьют, на хуй, друг друга. Каждый будет хотеть по своей методе варить. Ни один не уступит. И это ты называешь новым поколением?
– Я не называю. – Попытался вставить Чевеид Снатайко.
– Да это твое новое поколение – пигмеи по сравнению с нами, стариками. Ни хуя не могут, ни хуя не умеют. Лишь гонору да эгоизма выше крыши. Все под себя гребут. О чести совести и представления нет. Где совесть была – там у них хуи выросли. Или пизды. Нет, ну, ты согласен с этим?
– Согласен. – Кивнул Чевеид Снатайко, чтобы умирающий не возбудился еще сильнее.
– То-то и оно… – Грустно вздохнул Семарь-Здрахарь и грудь его горестно впала. – Вырождается наша культура.
– Ну…
– Ты не согласен?
– Я же сказал, что согласен. Но ты забываешь об исторической перспективе.
– Ты о чем это? – Семарь-Здрахарь аж привстал на своем ложе.
– Вспомни, мы же были форейторами винта. Мы были почти что самыми первыми… Ладно, вторыми-третьими в цепочке винтоваров. Нам передали эту традицию как традицию культуры, как мистический опыт… Как посвящение… как магический ритуал. И кто передал? Алхимики. Те, кто разработали синтез, разработали системы торча…
– Ну. А дальше?
– А дальше все пошло в народ. Мы были элитой. Мы – старики. А весь народ не может быть элитой. Знаешь ведь закон Старджона?
– Во всем что есть – девяносто процентов дерьма?
– Именно! – Воскликнул Чевеид Снатайко. – Дерьма, быдла – называй как хочешь. Так стоит ли удивляться, что когда винт покинул нас, когда мы передали его прочим, они, не поняв до конца, что за великий дар получили, стали его использовать совсем не по назначению.
Чтобы не винт использовал тебя, а ты винт – нужен интеллект. Зрелость мысли и духа. А какая на хуй зрелость у нынешних пацанов?
– Никакой – Понуро согласился Семарь-Здрахарь. – И достигнуть они ее не смогут. Так и останутся детьми.
– Некоторые смогут.
– Но их же будет всего десять процентов, если не меньше.
– Меньше. – Кивнул Чевеид Снатайко. – Хорошо, если один на сотню. Я недавно попытался припомнить, у кого из моих знакомых, из молодых, после пяти лет торчания сохранились крыша и совесть. Знаешь – ни у кого!
– Печально. У меня такая же ситуация.
– Так что – все идет, как оно должно идти. Сумма интеллекта винтовых – есть константа. И чем их больше – тем меньше среди них реально продвинутых.
– Передаем сигналы точного времени… – Сказало радио.
– Ну, мой милый старый друг, – Чевеид Снатайко взял баян. – Ты готов?
– Знаешь. – Задумчиво сказал Семарь-Здрахарь. – Я раздумал умирать. Возьму себе несколько учеников…
– Поздно. – улыбнулся Чевеид Снатайко. – Ты должен умереть. Представляешь, сколько тысяч, если не миллионов, винтовых прозелитов разделят твой блестящий интеллект!
– Я не хочу, чтобы они его делили! – Воскликнул Семарь-Здрахарь, но было уже поздно. Чевеид Снатайко резко выхватил из-под головы Семаря-Здрахаря подушку, бросил ее на лицо умирающему, а сам навалился сверху.
– Бу-бу-бу! – Тихо раздалось из-под подушки. Семарь-Здрахарь сопротивлялся из последних сил, пытаясь вдохнуть. Но Чевеид Снатайко не дал ему сделать последнего вдоха. Он обеими руками схватился за ложе Семаря-Здрахаря и прижимал того к постели, пока не затихли последние конвульсии.
Убедившись, что Семарь-Здрахарь мертв, Чевеид Снатайко загаражил струну так и не понадобившегося баяна, положил его в карман и вышел из комнаты.
