С видом несколько самодовольным Дюпон спрятал бумаги обратно в саквояж.
— Да, но только… — начал я, но от прищура Дюпона запнулся на полуслове.
— Что — только?
— Разве вы, мосье Дюпон, не говорили о втором доказательстве в пользу того, что По не появлялся в Филадельфии?
— Говорил. Без сомнения, в вашей памяти сохранился некролог из филадельфийского печатного издания «Паблик леджер»? Если нет — поищите в подборке, что я принес из «Глен-Элизы».
Некролог был напечатан девятого октября 1849 года, через два дня после смерти По. Я нашел газету и вручил Дюпону. Он передал ее обратно мне.
— Что это такое?
— Газета, которую вы просили, мосье Дюпон!
— Никаких газет я не просил! Я просто сказал, что газета имеется в саквояже. Положите ее на место. Текст этого некролога нуждается в корректировке не меньше, чем прочие аналогичные тексты. Но вы, надеюсь, помните, как вскоре после нашего прибытия в Балтимор я потребовал все выпуски газет за неделю до появления каждой из вырезанных вами заметок и через неделю после.
— Отлично помню, сударь.
— Вам следует сосредоточить внимание на публикациях, увидевших свет до того, как появился некролог. Вот и сосредоточьте. А когда прочтете, вспомните, о чем молил Эдди свою обожаемую Мамочку. А молил он «не медлить с ответом». В этом же самом письме он повторяет просьбу, словно Мария Клемм способна была ее проигнорировать: «Не забудьте: писать надо сразу в Филадельфию, чтобы письмо уже ждало меня в этом городе». Как вы думаете, могла Мария Клемм не внять столь страстной мольбе о ласковых словах, в которых По нуждался всегда, а особенно во время путешествия?
Я собрал все выпуски филадельфийской «Паблик леджер», что теснились в недрах саквояжа. Дюпон велел найти выпуск от третьего октября 1849 года и ткнул пальцем в «почтовую колонку» — рубрику на последней странице, «Список лиц, которых на почтамте в Филадельфии ожидает корреспонденция». Среди прочих имен я не без труда (шрифт был очень мелкий) обнаружил имя «Грэй, Э.С.Ф.». В газете от четвертого октября в той же рубрике также значился «Грэй, Э.С.Ф.».
— Это он; без сомнения, он!
— Конечно. Несмотря на букву «Ф» вместо «Т», имя следует читать как «Грэй, Э.С.Т.». При размашистом почерке эти буквы легко спутать, а у По был размашистый почерк, в чем вы, мосье Кларк, имели случай убедиться. Мария Клемм приняла его «Т» за «Ф»; возможно, почтовый служащий принял ее «Т» за «Ф»; наконец, не исключено, что наборщик «Леджера» принял «Т» почтового служащего за «Ф». Выдуманное имя претерпело еще одно изменение, но это оно, даже не сомневайтесь. Речь идет о том самом письме Марии Клемм, которого По так ждал. Мысленно прикиньте сроки почтовых отправлений и поймете, что мадам Клемм не медлила с ответом на письмо По от восемнадцатого сентября, что она очень быстро сочинила ответ, адресатом сделала мосье Грэя и послала письмо с нью-йоркского почтамта.
— «Леджер» упоминает о письме в двух выпусках.
— Что показательно, если я уяснил правила, действующие на американских почтамтах; правила, которые вы столь любезно мне изложили.
— У нас так заведено: за первое объявление о письме с адресата взыскивается два цента в дополнение к почтовым расходам. За второе, и последнее, объявление — еще два цента. Вскоре после этого письмо считается «мертвым» и уничтожается.
— Третье октября, день первого упоминания в «Леджере», стал последним днем, когда Эдгара По видели вне больницы, — рассеянно констатировал Дюпон. — В этот день вы могли зайти на филадельфийский почтамт, назваться Э.С.Т. Грэем, эсквайром, или Э.С.Ф. Грэем, эсквайром, это уж как вам угодно, и получить письмо, ибо вы не менее Грэй, чем покойный По.
— Наверное, это последнее письмо к Эдгару По, — сник я. Печаль мою усугубляло соображение, что письмо это — последнее, непрочитанное, давным-давно уничтоженное, было маркировано вымышленным именем и предположительно даже не содержало имени женщины, пожалуй, преданнее всех любившей адресата.
— Да, наверное, — эхом отозвался Дюпон.
— Я бы много дал, чтобы прочесть это письмо.
— В этом нет необходимости. Я имею в виду, нашему делу содержание письма ничего не добавит. Сам факт упоминания в газете показывает, что в интересующий нас период Эдгар По не был в Филадельфии. Вспомните, как настоятельно просил он тещу писать без промедления, чтобы письмо ждало его по прибытии; если бы прибытие состоялось, первым делом По поспешил бы на почтамт.
— Таким образом, у нас появилось очередное основание признать, что По не добрался до Филадельфии, — продолжал Дюпон. — Зато мы имеем немало оснований — которые уже перечисляли — полагать, что По пытался добраться до Филадельфии, что он проделал изрядный путь.
— Но если он пытался и не сумел, что же ему помешало?
— Помните наш разговор о непереносимости Эдгаром По алкогольных напитков?
— Помню. По не был невоздержан — он был от природы не способен усваивать алкоголь, и об этой особенности мало кто знал. Единственный бокал вина мог до неузнаваемости изменить нрав Эдгара По; этот факт подтвержден неоднократно близкими ему людьми и указывает отнюдь не на регулярные возлияния. Нет, вывод прямо противоположный — По родился с гиперчувствительностью к спиртному. Слишком многие люди в разных местах и в разные периоды времени подтверждают это — нет причин считать их свидетельства попытками выгородить друга или родственника. Единственный бокал зачастую приводил к обмороку или вызывал неадекватные реакции. Как вы думаете, мосье Дюпон, могло такое случиться по дороге в Филадельфию?
— Терпение, мосье Кларк; терпение. Опираясь на всю раздобытую нами информацию, мы предположили, что По предпринял попытку выехать в Филадельфию, однако до места не добрался. Остается открытым вопрос, каким образом По вернулся в Балтимор. Барон, если бы дошел в своих выводах до этого пункта, наверняка выдвинул бы следующую гипотезу: в поезде до Филадельфии к По пристал некий криминальный элемент, с какой-то непостижимой, но дурной целью вынудивший поэта пересесть на поезд до Балтимора. Барон, доложу я вам, мосье Кларк, обладал романтичностью того же толка, что авторы слезоточивых любовных романов. Преступнику, какой бы злобностью и беспринципностью он ни отличался, нет ни малейшей выгоды отправлять По обратно в Балтимор. Однако из сказанного мной не следует, что пересадить По на поезд до Балтимора не мог некто с намерениями отнюдь не дурными, а, напротив, благими. Пересаживанием и высаживанием пассажиров занимаются обычно кондукторы, и причин для таких действий несколько — хулиганство, обморок, скверное самочувствие, попытка проехать без билета и тому подобное. Для человека, который, подобно Эдгару По, успел пожить и в Балтиморе, и в Филадельфии, гораздо логичнее было бы столкнуться в поезде не с преступником, а со старинным знакомым. Вы, мосье Кларк, разумеется, вправе счесть, что моя гипотеза недалеко ушла от обывательских домыслов, но поверьте, слово «домысел» не зря родственно словам «мыслить» и «смысл»; порой только посредством домыслов можно разобраться в событиях. Профессионалы сыска привыкли отводить домыслу подчиненное положение, а между тем способность мыслить — и строить домыслы — это одна из самых возвышенных способностей человеческого разума, притом такая, задушить которую труднее, чем прочие. Строить домыслы куда интереснее, чем мыслить логически или приводить доказательства, — ведь этот процесс напрямую связан с воображением. Так вообразим же неожиданную встречу Эдгара По с неким знакомым, а не с врагом; вообразим, что этот знакомый — но не близкий друг — приглашает По выпить либо в вагоне-ресторане, либо в станционном буфете. Вообразим, что По, быть может, надеясь на дополнительную финансовую поддержку для журнала, принимает приглашение, ибо приглашающий настойчив и является потенциальным жертвователем, да и пропустить предложил «всего по стаканчику» — ибо помнит По лишь мальчиком или юношей и понятия не имеет о его проблемах с алкоголем. Вероятно, это друг детства или бывший кадет из Вест-Пойнта. Почему бы и нет — ведь отставные военные, как ни одна другая категория населения, имеют тенденцию рассеиваться по штатам. Или же это однокашник по колледжу. Быть может, в собранных нами сведениях даже мелькало его имя.
